«За твое здоровье», — сказал мне Майкл, мой новый приятель. «За твое», — отвечаю, и мы пьем вино. Пока пьем, Майкл мне что-то рассказывает про американских крыс и президента Рейгана, которого видел во время избирательной кампании в Лос-Анджелесе. Я ничего не понимаю, но это не мешает нам общаться. В церковь Святого Августина я заходил и после — то с бутылкой вина, то без нее… Тогда Майкл угощал меня крепким чаем. Чайный ритуал на колокольне церкви Святого Августина был далек от японского, но я был свидетелем любви, с которой Майкл его устраивал, как самоотверженно ковырял спичкой сине-коричневые, нежно-розовые, серебряно-зеленые, красно-желтые, как шафран, чайные листья. Они мне почему-то напоминали радужный спектр… Так, во всем Париже я приобрел единственного друга. Но это продолжалось недолго. Может, с месяц. Зайдя в очередной раз, я не нашел Майкла. Органист сказал, что тот улетел с птицами. «Как это с птицами?» — удивился я. «С колокольни он улетел в иное место, в более отдаленный мир», — сказал органист. Вот такая история… Ха-ха.
— Твои поиски контакта с миникоммуникабельными более чем похвальны, — сказала Мари-Луиза. — Смотри, Канзо Хонда уже здесь. Интересно, почему он не остался на церемонию вручения наград? Ведь команда «Идеал» выиграла гонки.
Хонда перешел террасу кафе и приостановился, как будто кого-то ища. Увидя Роберта, он помахал рукой и подошел к столику.
— Нельсон Пике сказал мне утром, что вы остановились в этой гостинице, — сказал Хонда, здороваясь с Робертом и Мари-Луизой. — Ситуация изменилась. Пике получил сотрясение мозга и, по мнению врачей, больше не сможет участвовать в мировом чемпионате этого года.
— Присядьте, — предложила Мари-Луиза.
— Вам кофе или вина? — спросил Роберт.
— Спасибо. Для кофе мое сердце слишком слабо, а вина не хочу. Какой страшный день. Вы видели катастрофу?
— Да, — ответил Роберт. — Несчастный день. Гибель Прайса омрачила радость победы Сенны.
— Мое состояние, — продолжал Хонда, — лучше всего охарактеризует хайку. «Этот мир, что вместила слеза! Он мог бы быть каплей росы — однако… Однако…»
— Вы интересуетесь дзен-буддизмом? — спросила Мари-Луиза.
— Да, — подтвердил Хонда. — Учение дзен-буддизма об истинной природе человека и должно стать основой для политических наук. Немец Вольф, энциклопедист эпохи Просвещения, говорил, что каждый человек тянется к счастью и что в нем закодировано стремление к совершенствованию. Власть и право — это стремление к наибольшему счастью наибольшего числа людей. Как успехи в общении с представительницей Комиссии, Роберт?
— Переживаю грандиозный период слюнявой болтовни, — сказал Роберт. — Самое странное, что понемногу это мне начинает нравиться.
— Я ему понемногу начинаю нравиться, — покачала головой Мари-Луиза.
— Нет, ты мне сразу сильно понравилась, а потом понемногу, понемногу.
— Что за каламбуры, люди, — сказал Хонда. — Давайте говорить серьезно. Ибо положение серьезное. Пике в этом году на старт не выйдет, так сказал профессор Сид Воткинс. Нам нужен пилот. Я ознакомился с результатами исследования Консилиума и пришел сюда, чтобы предложить Роберту Шарке контракт. Наше призвание — переделать мировое общество, а команда «Идеал» борется за авторитет Нобля в широких массах, то есть исполняет чрезвычайно важную миссию. Я процитирую Моше Маймонида, средневекового еврейского философа: «Слепец без поводыря постоянно спотыкается, потому что не может видеть, и оттого калечится сам и калечит других. Подобно этому различные сословия, каждый человек, согласно собственной темноте, — следует понимать низкий уровень Интеллектуального коэффициента и Коэффициента доброты, — приносит много вреда себе и другим». Государство Нобль пропагандирует порядок и прогресс.
— Эти слова Огюста Конта написаны на бразильском флаге, — сказала Мари-Луиза, неожиданно обнаруживая эрудицию инспектора Интерпола.
— Да, кажется, — сказал Хонда.
— Я согласен, — сказал Роберт. — Меня не нужно убеждать, как дрянного ветреника. Я уже сделал выбор.
— Каждый интерес в конце концов практический, — говорил Хонда. — Идеи тоже обретают смысл, только будучи применены к практике. Команда «Идеал» предоставит условия для заработка. Если вы выиграете этот мировой чемпионат, заработаете четыре-пять миллионов долларов.
— Но я буду стартовать при одном условии, — сказал Роберт. — На автомобиле, там, где помещают рекламу «Мальборо», будет написано большими буквами «Ненавижу русских».
— Но мы не можем разжигать вражду между народами.
— В противном случае я отказываюсь. Я буду принципиален.
— Это ваше последнее слово? — спросил Хонда.
— Да.
— Но ведь из-за этого мы не расклеимся, — обратилась к Хонде Мари-Луиза. — Это заинтригует обще-ственность и печать, а может, и поможет ему найти свою дочь Руту. Пусть он разъезжает со своим лозунгом. Ведь мы за свободу.
— Хорошо, — сказал Хонда. — Я уступаю. Слово шефа команды, Роберт! Вы поедете с лозунгом «Ненавижу русских». Но если ваш дебют в «Формуле-1» окажется посредственным, мы снимем с автомобиля эту надпись. Таково будет наше условие.
— Я согласен, — Роберт пожал протянутую ему Хондой руку.
* * *
«Милая Мари-Луиза,
теперь я по-настоящему счастлив. В лице Канзо Хонды я обрел подлинного друга. Он регулирует не только часы, но и минуты моей жизни.
В шесть утра он стучится в двери моей комнаты в гостинице. Бормоча себе под нос отборные проклятия, я встаю и облачаюсь для тренинга. Полчаса бегу кросс, затем гимнастика и физические упражнения. Сердечник Канзо в это время читает газеты. Он больше заботится о своей эрудиции, чем о физической форме. Когда я плаваю в бассейне, Канзо белкой крутится в конструкторском бюро «Идеала». Бросается от одного конструктора к другому и находит, что сказать каждому.
Мой изнуренный организм постепенно восстанавливается. Цель — чтобы выдержать максимальное напряжение в те несколько часов на круге. Когда мы с Хондой познакомились, даже самый обтрепанный вокзальный голубь пользовался большим комфортом, чем я. Теперь все наоборот. Айртон Сенна, который сначала помогал мне советами, теперь уже заметно охладел. Он не может переварить особой благосклонности Хонды по отношению ко мне. Все, почти все его внимание уделено мне. Отчего это так, не знаю. Видно, я чем-то понравился Хонде. Кумиры Айртона Сенны — Джекки Стюарт и Ники Лауда. Его хобби — авиамоделизм и водяные лыжи. «Если бы я не был гонщиком, я был бы летчиком», — говорит он.
Мое теперешнее настроение лучше всего описывает симфония Чюрлёниса «Лес». Самое время побаловаться воспоминаниями Ричарда. Я вообразил — вместе со мной симфония «Лес». «Когда умру на рассвете, пусть тебя приютят известь и кармин зари», — сказал он. «Ты будешь жить вечно», — сказала она. Они устроились на копне травы в лесной просеке, рядом с лесным ручьем. Ручей бил своим пенистым хвостом, обегая песчаный берег, на котором днем собираются аисты. Черные влажные деревья застыли в задумчивости. Ночь, украшенная звездной диадемой, излучала красноватый свет, как месяц перед осенним равноденствием. Пахло душистым тимьяном. Тени сосен расчесывали волосы ночи, а легкие крылья смерти будили прерванный ласками разговор. Стало светать. Обозначились ее груди, живот, плавные изгибы бедер и поясницы. Кудри вились на груди, как змеи. Он любовался всем этим и не остался без эха. «Мое сердце наполнено светлым вином, — сказал он, целуя ее. — Мне очень хорошо». Он съежился, трепеща в трансе. Она смотрела с удивлением. «Мне никогда не бывает так хорошо», — наконец проговорила она, не скрывая зависти. «Да еще и ногу стало сводить», — он пьянел от гибельной любви. То был лесной партизан, изгнанный из деревни в чащу сталинскими депортациями и пустыми обещаниями «Голоса Америки». Наивный краснощекий паренек, неожиданно для самого себя ставший партизаном. Кто не запивал хлеб слезами, тот не поймет его сердца, в котором трепетали вуаль эфемерной поэзии и жестокая упрямая ненависть. Зашелестели взъерошенные головы деревьев, начался день. Он рождается легко, словно пустое обещание. Просыпаются пташки, опекаемые девственным утром жизни. Пробуждаются деревья и жмущийся к ним туман — прекрасношалевый молочный туман. Утренний сумрак обвивает их шеи, ласкает лоб. Яркая кровь восхода впитывается в мираж сонной мглы. Но самое приятное заключено в спектре цвета. Он дрожит в золотой дымке. Странная благодарность охватывает их души, и тайный бальзам уводит их в полное единение. Приходит миг, о котором Хонда сказал бы так:
