Впервые я увидала в глазах Гостахама стыд. Он избегал моего взгляда, однако не делал ничего, чтобы успокоить жену. Как ковродел хозяином был он, но как муж он был слабее новорожденного ягненка. Сейчас, когда я больше не была девственницей, я понимала, что творилось между ним и его женой. Он любил ее, несмотря на ее недостатки, и для него не было счастливее дня, чем тот, когда он приносил новый заказ. Дом тогда наполнялся ее хриплым смехом, и она звала его в свою постель. Для того чтобы сохранить мир в доме, Гостахам готов был на что угодно.
— Мы все надеялись на большее для тебя, — сказала Гордийе. — Тебе может улыбнуться удача, если ты попытаешься еще раз.
— Слишком поздно, — сказала я.
Голос Гордийе стал ледяным.
— Да искусают пчелы твой язык, — процедила она. — Если ты получишь письмо о возобновлении, ты ответишь «да». Поняла?
Я вскочила, разозленная, как никогда в жизни. Хотя я невысока, Гордийе, Гостахам и моя матушка — все показались мне крошечными.
— Я не стану, — сказала я, утвердившись на ногах.
— Неблагодарная! — завопила Гордийе так, что слышно было во всем доме. — Не забывай, сколько денег на тебя ушло!
— А я потратила на вас свою невинность! — завопила я в ответ.
Гордийе исходила яростью:
— Гадюка! После всего, что мы для тебя сделали!
Я не жалела о времени, проведенном в объятиях Ферейдуна; так или иначе, с ним я стала настоящей женщиной. Но цена моя упала, когда я потеряла девственность, а без приданого ни у одного мужчины не было причин брать меня постоянной женой.
— Вы продали меня в надежде на будущие доходы. — Мой голос снова окреп. — Вы мне должны.
— Мы тебе ничего не должны! — крикнула Гордийе. — Мы можем тебя завтра вышвырнуть, и никто не подумает, что мы неправы!
Гостахаму явно хотелось оказаться далеко от этого места, но он не произнес ни слова.
Я смотрела на Гордийе и не отвечала. Наконец молчание стало слишком тяжким для Гостахама.
— Азизам, мы не можем себе позволить вызвать гнев Ферейдуна, — мягко сказал он.
Секунду я смотрела на него, и мое сердце было полно благодарности за все, чему он меня научил.
— Почитаемый дядюшка, — ответила я, называя его так из преданности и уважения, — вы мой учитель, звезда моих очей. Хотели бы вы, чтобы я продолжала приносить горе другим из-за денег?
Гостахам умоляюще посмотрел на жену.
— Ну, это женские дела… — пробормотал он.
— Да, именно женские, — отрезала Гордийе, стараясь вывести его из разговора. — Мы дождемся письма от Ферейдуна и тогда возобновим сигэ. Больше говорить не о чем. А теперь можешь возвращаться к своей работе.
Она прижала ладони к вискам, как делала всегда, предчувствуя головную боль. Уходя, бросила Гостахаму:
— Чего ждать от той, кто может срезать ковер со станка?
По пути в кухню я шептала самые скверные ругательства, которые знала. «Гори ее отец в аду…» — шипела я.
Мы помогали кухарке нарезать овощи, но через несколько минут матушка сказала, что плохо себя чувствует.
— Иди приляг, — ответила я. — Я доделаю остальное.
Я шинковала сельдерей с такой яростью, что кусочки подскакивали и падали на пол, и кухарка ругала меня на чем свет стоит.
К концу вечера я составила смелый план. Сунула Таги монету и шепотом попросила его разузнать, когда голландец ходит к цирюльнику или в баню (пусть даже редко), чтобы знать, где его найти.
— Он каждую среду вечером ходит на базар смотреть ковры, — сказал мальчик-посыльный, с довольным видом пряча мою монету в рукав.
— Погоди! — сказала я, собираясь уточнить, но Таги ускользнул в бируни. Он очень хитер.
Так как была именно среда, я собралась на базар, притворившись, что выполняю поручение, и ходила почти целый вечер от лавки к лавке, будто интересуясь коврами. Любуясь кашкайским ковром всех оттенков индиго, я заметила голландца в соседнем ряду, беседующего с молодым торговцем с коротко подстриженной бородкой. Я следила за ним, пока он не двинулся дальше, и тогда метнулась из одного ряда в другой, догоняя его у самого выхода на дорогу, чтобы встретиться с ним как бы по воле случая.
Приподняв пичех, чтобы лицо было видно, я засеменила по проходу. Голландец разглядывал ковры, висевшие в нише лавки, когда заметил меня. Салам алейкум, — храбро поздоровалась я. — Покупаете сегодня ковры?
— Воистину так, — ответил голландец, удивленный, что к нему обратились.
Я напомнила ему о своей семье и шерстяном ковре, который соткала.
— А! — воскликнул он. — Никогда не попадался мне ковер прекраснее вашего, я восхищаюсь им более всех иных.
Я улыбнулась; его искусство вежливой беседы было необычным для ференги, но я все равно наслаждалась им. Вблизи на него было очень интересно смотреть. Голубые глаза, прозрачные, как у кота, и такие же непредсказуемые движения.
— Я всегда ищу красивые вещи, которые можно продать в Голландии, — сказал он.
— Тогда, может быть, вы не откажетесь взглянуть на ковер, только что законченный мной?
— Конечно, это будет такое удовольствие.
— Могу ли я пригласить вас прийти и взглянуть на него? Я буду чрезвычайно благодарен, если вы мне его пришлете, — ответил он. — Моя жена вот-вот прибудет, мне хотелось бы показать его и ей.
— Сочту за честь, — сказала я.
— С вашего разрешения, я пришлю к вам мальчика, и он поможет отнести ковер туда, где я живу.
— Пожалуйста, велите вашему мальчику спрашивать меня, и никого другого, — сказала я.
Голландец некоторое время задумчиво разглядывал меня.
— А ваша семья не сможет ему помочь?
Я помедлила.
— Я хочу удивить их, — ответила я.
В его глазах вспыхнул азарт.
— Какая замечательная мысль, — сказал он. — Могу я прислать мальчика сегодня?
Я удивилась его торопливости, но подумала, что лучше продолжить сейчас.
— К вашим услугам.
Голландец поклонился и ушел. Он платил самую высокую из цен, о каких я только слышала. Если он захочет купить мой ковер, я хорошо на нем заработаю.
Когда я вернулась, мальчик голландца уже меня ждал. Надеясь на быструю продажу, я передала ему ковер и вручила хорошие чаевые, чтобы он помог мне, если понадобится.
Уверенная, что скоро получу целый мешок денег от голландца, я продолжала свое дело. Прикрывшись так, чтобы моего лица совсем не было видно, я отправилась на Лик Мира — найти писца. Я нашла одного возле Пятничной мечети и попросила написать письмо, адресованное Ферейдуну, на его лучшей бумаге и лучшим почерком. Пришлось объяснить ему, что он пишет от лица Гостахама и должен самым изысканным слогом благосклонно поблагодарить Ферейдуна за предложенный сигэ, прибавив, что я отказываюсь от него по собственной воле и это решение не моей семьи, а только мое.
