- Не плачь, родная, чтобы враг не видел твоих слез! Я не был бесчестным человеком, пусть плачет мать бесчестного. Держи голову высоко, твой сын не преступник!
- Не-е-е плачу-у...
Из глаз несчастной женщины непрерывным потоком лились слезы. Она целовала сына, прижимала его к груди и никак не могла оторваться. По знаку офицера есаул Ага Башир с силой взял ее под локоть и увел. Взгляд уводимой силком женщины не отрывался от сына. Ага Башир подвел ее к молодой, стоявшей в первом ряду, она поддержала ее: старуха словно осела на землю, глаза ее заволокла дымка, она потеряла сознание.
Откуда-то появился квадратный грубо сколоченный табурет, который установили под виселицей. По знаку офицера Джаби оглу поднялся на табурет. Петля веревки раскачивалась на уровне его головы, но он будто не видел ее. Тоскующим взглядом он прощался с родными местами: горой Пирдиреки, хорошо видной с этого места, с Пиркули, с лесами и холмами по берегам рек Русдарчай и Зогалавай, с родниками Нанели и Минахором. Он смотрел поверх голов стоявших внизу людей. Внезапно быстрым движением он поймал веревочную петлю, которая раскачивалась под осенним ветром, продел сквозь нее голову и сильным резким ударом правой ноги оттолкнул табурет...
Над площадью раздался нечеловеческий вопль: "И-ииии-и!"
Страшные рыдания сотрясли тело Сеида Азима... Когда тот открыл глаза, он увидел рядом с собой Джинна Джавада и Сироту Гусейна. Из-за их спин выглядывало скорбное лицо Ширина Абдуллы.
Толпа давно разбрелась. Детей Ширин Абдулла отправил домой. У виселицы, кроме вооруженных стражников, никого не осталось. Все вернулись к своим делам, прерванным казнью... Как будто ничего не произошло... А поэт до самого последнего мгновения ожидал помилования. Он так надеялся на это... "Стоило ли надеяться? - думал он. - Разве позволили бы беки, ханы и моллы помиловать человека, поднявшего руку на их достояния, на их богатства? Никогда! Что для них жизнь человека? Молодого, полного сил, у которого могли быть дети, семья?" Помилование не пришло... "И не могло прийти! Наивно было надеяться", - укорял себя Сеид Азим.
Окруженный друзьями, он подошел к постоянному месту встречи на Базаре к огромной шелковице, где всегда можно найти Джинна Джавада.
Джинн Джавад, Сирота Гусейн, Ширин Абдулла и поэт расположились на камнях.
- Так в мир иной отправился Джаби оглу Джавад. Посмотрим, как с миром распростится Джинн Джавад. - Горечь звучала в шутке городского остряка и балагура.
Сеид Азим остановил его взмахом руки:
- С этим не шутят, Джавад! Клянусь нашей дружбой, я обижусь на тебя.
Лотошник Сирота Гусейн предложил поэту освежиться шербетом, поэт сделал несколько глотков и обратился к Абдулле:
- Пора нам отправляться домой, Ширин. Без твоей помощи мне сегодня не обойтись: после всего пережитого ноги что-то не идут.
Сирота Гусейн тоже присоединился к уходящим:
- Мне тоже в твою сторону, Ага, если позволишь, я пойду с вами. Я думаю, ты напрасно пришел сюда, Ага, такие зрелища не для тебя!
- Не мог не прийти, Гусейн... Пристав специально прислал глашатая Махмуда за мной в школу... - Поэта потрясло увиденное: прощание с матерью, петля, раскачивающаяся над головой, петля в руках Джаби...
Помолчали, думая каждый о своем...
Джинн Джавад тоже решил проводить поэта. Всю дорогу он думал о Джаби оглу... Думал о том, что повешенного нельзя считать преступником, скорее он жертва преступления... Он герой... Герой-одиночка... К сожалению, из борьбы в одиночку ничего не выйдет, каждого, кто будет выходить на борьбу в единственном числе, ждет такая же участь. Чтобы уничтожить гнет богачей и властей, необходимо собраться вместе. Как Бабек, который в девятом веке объединил вокруг себя народ и тридцать лет боролся с арабскими завоевателями. Как Кероглу, объединивший народ для борьбы с турецкими поработителями... Джинн Джавад искал причину того, почему в наши дни перевелись герои, достойные Бабека и Кероглу. Ему казалось, что ответ прост. Надо с детства воспитывать в детях храбрость и мужество. Когда в груди матери бьется сердце львицы, когда она говорит сыну: "Иди, мой сын, и если в битве с врагом, в столкновении со злодеем тебя ранят в спину, пусть накажет тебя мое молоко!" - тогда мать непременно воспитает героя. А когда героев много, то свобода - дело времени. Свобода... Свобода - не подарок, ее не дают, ее отнимают, ее завоевывают в борьбе... "Брат мой, Джаби оглу Джавад! Ты - одна из жертв борьбы за свободу, жаль, что кровь твоя пролилась напрасно".
Как будто продолжением мыслей Джинн Джавада прозвучала песня Сироты Гусейна, которую он потихоньку начал напевать:
На коня Джавад вскочил,
Но не враг его убил,
А предатель погубил.
Ай, Джаби оглу Джавад,
Твой калам в руках солдат,
А палач стараться рад.
Свист, как ветер, с гор летит,
Мой Джавад убит, но мстит:
Алхаз-бек в крови лежит.
Ай, Джаби оглу Джавад,
Твой калам в руках солдат,
А палач стараться рад.
Сирота Гусейн пел песни, сам не зная, откуда и как приходят к нему слова. Он не придавал значения своему таланту, считая песни частью собственной жизни. И теперь Сирота Гусейн погрузился в свой мир. Сеид Азим с волнением и восторгом вслушивался в мгновенно создающийся стих, простой и понятный каждому человеку. Худое, одухотворенное лицо, тонкие черты, горящие глаза, - он весь отдавался своей песне.
В зимнюю стужу Сироту Гусейна постоянно бил озноб. Старая черная рубашка без пуговиц не скрывала выступающих ключиц и ребер тщедушного тела. Короткие шаровары, залатанные во многих местах, протерлись в тех, где еще не успели пришить заплаты, обшлага свисали лохмотьями. Его ноги ни разу в жизни не знали башмаков и носков. На босые ноги он натягивал сыромятной кожи драные чарыхи, для тепла заматывая толстыми портянками поверх. Огрубевшие пятки растрескались, в местах разрывов образовались ороговевшие бугры и впадины.
Безжалостная к нему жизнь не оставила надежды на лучшие времена, но сердце, полное доброты и таланта, билось любовью к людям. Улицы и базарные ряды невозможно было представить без Сироты Гусейна, без его ежедневно рождающихся песен. Надо еще добавить, что большинство песен начиналось со слов "Ширван" и "Шемаха". Особенно грустными были песни лотошника о любви.
Ночи, полные тоски,
Звонко кличут петушки,
Как заснуть мне без тебя
В ночи, полные тоски...
Ах, ширванские гранаты,
Сладким соком вы богаты,
Мне любимую отдайте,
О ширванские гранаты.
Джинн Джавад любил подшучивать над ним:
- Слушай, Гусейн! Почему ты всегда поешь о любви?
- Что делать, брат, ашуги, как тебе известно, всегда поют о любви... Ты бы лучше спросил, почему я часто пою о гранате и айве?
Ходили слухи, что в молодости Сирота Гусейн любил, но любовь была несчастной. Чаще всего люди не задумывались, почему у него нет семьи, нет дома, нет ничего, о чем бы можно было посудачить. А находились и такие, которые в безрадостном существовании бедняка видели преимущества: "Эх, какие у него горести и печали? Ничего не надо покупать, не надо заботиться о семье и детях, о доме, не надо платить налог и оброк... Где ночь застала, там и заночевал, что аллах послал, тем и пообедал. Только и остается ему петь свои песни. Не то, что мне: товар прими, товар отпусти, счета проверяй, и так с утра до вечера... Что ни говорите, а ему повезло. Как говорится в арабской пословице: аллах голого избавил от забот со стиркой!"
К голосу Сироты Гусейна привыкли все, как к чему-то необходимому. Если хоть один день его не видели в рядах, бакалейщики теряли свое обычное безразличие и с любопытством спрашивали друг друга:
- Эй, сосед! Не слышал Сироту Гусейна? Где он?
- Да, сосед, и сам удивляюсь, где он запропастился? Может, Кербалаи Манаф его за чем-нибудь послал или, избави аллах, заболел? Приключилось что с ним?
- Да ты что, сосед, разве он заболеет? Разве кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтоб он хоть раз в жизни охнул? Он крепче камня... Всех нас переживет.
- Над нами воля аллаха! Наверно, он у него в милости...
... Утро давно наступило. Ага поспешно ушел из дома, только выпив стакан чаю. Джейран чувствовала ломоту во всем теле. Не было сил заниматься уборкой. Она заглянула в комнату свекрови, где внуки спали вместе с бабушкой, но решила детей пока не будить. Уже давно Джейран не могла успокоиться, с самого рождения своей младшей дочурки, которая запеленатая лежала в спальне Аги и Джейран. С тех пор, как девочка родилась и отец решил назвать ее суннитским именем Айша, в доме зрела ссора. Среди родственников и знакомых шли разговоры и пересуды. Все были недовольны именем, выбранным Сеидом Азимом. Один говорил: "Пусть отсохнет мой язык, прежде чем я назову девочку этим именем!" Другой называл Агу "суннитом", прекрасно зная, что он принадлежит к секте шиитов. Третий заявлял, что это проделки бабидов... И так каждый.
