Война на два фронта разрывала Германию на части, случилось то, что предсказывал старик Отто, которому повезло умереть до начала этой бойни — молодая страна просто не могла сражаться со всей Европой. Гилберт часто вспомнила об этом мудром политике, которого он пусть и недолюбливал, но уважал. А еще о Фридрихе и Семилетней войне, когда ситуация была почти такой же.
Забавно, что теперь один из тогдашних врагов Гилберта, самый упорный и непримиримый, был его союзником. Но толку от Родериха было мало. Не потому, что он не умел воевать, за годы вражды Гилберту пришлось признать полководческие таланты вечного соперника. Однако они не могли помочь, когда твоя Империя разваливается на части. Подчиненные Родериху народы не хотели умирать за него, дезертировали, бунтовали. Поэтому после ряда неудач, братья Байльшмидт были вынуждены поддерживать своими войсками все его операции. С этого времени Гилберт стал чаще бывать на Восточном фронте.
Здесь он волей неволей сталкивался с Эржебет. Конечно же, она была рядом с мужем на всех военных советах, смотрах и парадах. Зная ее характер, Гилберт не сомневался, что она еще и сама водит свои войска в атаку. Если за прошедшие годы Родерих окончательно не сделал из нее кисейную барышню.
Гилберт смотрел на Эржебет издалека и сам не понимал, что чувствует. Ему хотелось обнять ее, зарыться лицом в ее пушистые волосы, вдохнуть свежий аромат зеленых яблок и пряных степных трав. Хотелось забыть о войне рядом с ней. Вообще забыть обо всем, об их размолвках и ссорах, сейчас казавшихся такими глупыми.
Но в то же время он не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Позорное малодушие, страх снова получить нож в сердце. И еще Родерих все время маячил рядом. Как же, ведь он теперь законный муж!
И Гилберт старался не пересекаться с Эржебет. Едва она прибывала на военный совет, он спешил уйти, не заботясь о благовидном предлоге — просто разверчивался и исчезал за дверью. Он не хотел ее видеть. И в то же время был готов все отдать за одно только свидание.
Однажды летом, на Восточном фронте Гилберт ехал на встречу с братом, чтобы обсудить план готовящегося наступления.
Стояла удушающая жара. Брошенная деревня тонула в раскаленном мареве, как в желе. Здесь уцелело лишь несколько домов, остальные превратили в труху неизвестно чьи орудия. Скорее всего, постарались все, ведь населенный пункт уже столько раз переходил из рук в руки.
Сейчас линия фронта сдвинулась, и в деревне можно было расположиться, не боясь взлететь на воздух. В одном из домов, который когда-то был усадьбой местного дворянина, устроились офицеры, в том числе и Людвиг.
Гилберт притормозил возле парадного входа: он колесил вдоль линии фронта на личном автомобиле, чтобы иметь возможность как можно быстрее оказаться там, где горячее всего.
Гилберт прекрасно водил, да и вообще любил машины, которые стали ему своеобразной заменой боевых скакунов. Он даже дал имя своему черному автомобилю с изображением прусского орла на дверях — Грозный. Вместе они побывали во многих передрягах, и на капоте даже красовались боевые шрамы — следы от пуль.
Гилберт выбрался из автомобиля, у парадной лестницы уже ждал Людвиг.
За последние годы он, без того строгий и немногословный, стал совсем мрачным. Гилберт даже не сомневался, что младший брат винит себя за все ошибки в этой войне и сильно переживает. В конце концов, он был еще так молод, это была его первая настоящая война, боевое крещение. И сразу же неудачи.
Гилберт бы с радостью поддержал Людвига, сказал, что он ни в чем не виноват, что он отличная страна, и не стоит себя изводить. Но замкнутый младший брат молчал, а начинать такие разговоры первым старший не умел. Все же так не похожие друг на друга, они оба были настоящим воплощением немецкого духа: никаких сантиментов, никаких задушевных бесед. Даже малейшая слабость достойна лишь презрения. Каждый должен переживать свою боль в одиночестве, на виду оставаясь сильным.
Еще больше Людвига подкосило расставание с Аличе, как он ни старался это скрыть. По своей ли воле, под давлением ли политиков и старшей сестры (Гилберт очень надеялся на второе), но Аличе разорвала союз с братьями-Байльшмидт. А последнее донесение разведки сообщало, что Италия ведет переговоры с Антантой. Когда Людвиг услышал об этом, его лицо окаменело, точно у безжизненной статуи. Гилберт смог лишь хлопнуть его по плечу и сказать дежурную фразу о женском коварстве, сам себя в этот миг ненавидя…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«А вот Лизхен бы наверняка смогла пробиться сквозь его скорлупу, — подумал Гилберт, встретив застывший взгляд брата. — Так же, как она делала со мной…»
— Ты опять полез в самое пекло. — Не здороваясь, Людвиг озабочено кивнул на следы от пуль на капоте Грозного. — Сколько раз я говорил тебе, не рискуй! Как об стенку горох. Что если бы эти пули попали не в машину, а в тебя? Если бы…
— Люц, хватит строить из себя курицу наседку. — Гилберт отмахнулся. — Я твой старший брат, а не цыпленок. Мы же договорились больше не поднимать эту тему, забыл? Если ты позвал меня сюда только для того, чтобы прочитать очередную лекцию, я лучше пойду переброшусь с парнями в картишки.
— Нет, нет, у нас будет очень важное собрание, посвященное плану разработки совместного наступления с австро-венгерскими войсками, — поспешил заверить его Людвиг. — Вот-вот должны прибыть Родерих и Эржебет…
Гилберт мгновенно напрягся, ощутил, как заныли виски, а в горле запершило, будто он съел что-то горькое.
— Ты не говорил, что они тоже будут, — с трудом выдавил он.
— Если бы сказал, ты бы не приехал. — Взгляд Людвига вдруг смягчился. — Брат, может, хватит уже бегать? Мы теперь союзники и должны работать вместе.
Гилберт уже собрался огрызнуться в ответ, но тут воздух разорвал резкий гудок, и на разбитой проселочной дороге показался автомобиль. Им управляла Эржебет.
Ее волосы выбились из-под армейской фуражки и развивались, точно знамя. Глядя на нее, Гилберт невольно вспомнил, как задолго до прихода эры пара и дизеля, они сказали по бескрайним просторам венгерской степи, и шальной ветер точно также играл медно-русыми прядями. Затем мысли плавно перевели Гилберта в спальню, к большой кровати под бордовым балдахином. Эржебет склонялась над ним, а ее шелковистые кудри щекотали его обнаженную грудь…
Еще один резкий гудок, Гилберт вздрогнул и заметил Родериха, сидящего на переднем сидении рядом с Эржебет. Он опирался на модную трость с золотым набалдашником в виде головы орла, так, словно это было единственное, что могло удержать его в бренном мире. Автомобиль подпрыгнул на ухабе, Родерих раздраженно скривился и что-то крикнул Эржебет. Видимо просил сбавить скорость, но она его проигнорировала.
Эржебет лихо затормозила прямо рядом с братьями-Байльшмидт, как будто управляла вовсе не машиной, а молодым необъезженным жеребцом из своих табунов.
— Я же просил, потише, — прошипел Родерих.
— Мы и так плелись, как черепахи, — проворчала Эржебет. — Видишь, нас уже ждут.
Родерих выбрался из автомобиля, изящно опираясь на свою трость. Он подал руку Людвигу, сдержанно кивнул Гилберту. Но тот уже не обращал на него внимания. Гилберт смотрел на Эржебет, она — на него.
Он помимо воли пытался прочесть чувства в любимых зеленых глазах. Радость? Грусть? Злость? Уж лучше злость, чем равнодушие!
«Люц, чертов интриган, зачем ты притащил меня на этот совет?!»
— Давно не виделись, Гил. — Она заговорила первой.
Ничего не значащая банальная фраза.
— Давно, — эхом отозвался он.
Эржебет вдруг стремительно выскочила из машины, шагнув к Гилберту, умоляюще протянула руку.
— Гил, нам нужно поговорить… — начала она.
Он резко отстранился, отшатнулся от нее, как от прокаженной, и ее рука безвольно упала.
— С этой фразы у нас всегда начинались самые скверные разговоры. Так что я лучше пойду.
Гилберт спешно запрыгнул в машину, стараясь убраться прежде, чем дотошный Людвиг спохватится и попытается его удержать. Конечно же, вслед удаляющемуся автомобилю тут же полетел рассерженный голос младшего брата, но Гилберт его благополучно проигнорировал.
