не поддержали. Люди были слабые и еще на что-то надеялись.
Стали переходить вброд какую-то речку. По берегам ее рос кустарник. Один, видно, бывший военный, хотел бежать. Не успел сделать двух шагов, как его застрелили, а нас положили прямо в воду. Тычут винтовками, орут. Минуты через две-три подняли и погнали дальше.
Примерно через час мы были в поселке Хатыннах. В нём находилось Управление северо-восточных трудовых лагерей. Нас завели во двор и приказали лечь на землю. Привели еще несколько человек, приказали им лечь рядом с нами. Лежим, как овцы, чего-то ждём. На крыльце появились двое в форме НКВД. Один высокий, без фуражки, черноволосый, лет пятидесяти, в галифе и сапогах; воротник кителя расстёгнут. Кто-то из наших сказал: «Это Гаранин».
Главный палач УСВИТЛ окинул нас, как мне показалось, тигриным взглядом и что-то сказал сопровождающему – чуть пониже ростом и с рыжими волосами. Тот быстро достал из папки бумагу, видимо, наш список. Гаранин положил его на папку, подписал не читая, достал папиросу и закурил. По лицу видно было, что он доволен.
Оба переглянулись, что-то сказали друг другу, улыбнулись и ушли. Нас сразу подняли и под усиленным конвоем с собаками куда-то погнали.
* * *
Серпантинка – это тюрьма для смертников. Название получила по вьющейся между сопок дороге. Сюда нас и пригнали. Тюрьма находилась в ущелье на северном перевале Черского хребта. Там был иной мир. Солнце туда не заглядывало, беспрерывно, днём и ночью, свистел холодный, пронизывающий ветер. Наше новое место жительства было обнесено высокой стеной и колючей проволокой. По углам – вышки, на них – охрана с винтовками и пулемётами. Ночью горели прожектора. Внутри стояли палатки и три барака. На одном из бараков висел лист фанеры с надписью: «Этапная камера». В неё нас и закрыли.
В камере находилось человек сто таких, как мы, и несколько уголовников. Нас – ещё сорок человек – закрыли сюда тоже. Меня поразила мёртвая тишина, царящая в ней. Люди лежали на нарах в какой-то странной задумчивости. Причина такой тишины вскоре выяснилась: из этой камеры не было возврата, из неё брали людей только на расстрел. Судьба наша теперь была решена – мы смертники. На нарах лежали живые трупы. Мы пополнили их число.
Староста камеры указал всем вновь прибывшим их места, написал на кусках фанеры фамилии и инициалы и прибил к изголовью. Мы молча расположились и тоже погрузились в тяжёлые думы.
Староста и еще один уголовник были осуждены народным судом к высшей мере. Они подали заявление на помилование в Верховный Совет и ждали ответа. Сидели они в этой камере около месяца, говорили, что каждую ночь расстреливают людей, осужденных по пятьдесят восьмой статье.
Настал вечер. Где-то далеко послышался шум трактора. Заключенные соскочили с нар и прильнули к щелям в стенах (барак был построен из бревен без пазов). Стал смотреть в щель и я, сдерживая дыхание. Вижу, как с горы спустился гусеничный трактор с санями, на которых стоял большой короб. Подъехал к бараку. Остановился. Но мотор работает. Казалось, ничего страшного для нас нет. Но заключенные молча и неотрывно продолжали смотреть во двор тюрьмы.
Наступила ночь. Каземат ярко осветился прожекторами. Из палатки вышли пятеро и подошли к нашей камере. Трое в форме, в красных фуражках, с автоматами, двое – в гражданской одежде. Во рту у меня сразу пересохло, ноги стали ватными, нет сил ни двигаться, ни говорить.
Со скрежетом открылась металлическая дверь. Они вошли и вызвали пять человек. Все названные медленно двинулись к выходу… Напрягая последние силы, собственными ногами пошли навстречу смерти.
Я смотрю в щель, вижу: заключенных завели в палатку, затем оттуда по одному стали заводить в кабинет начальника, рядом с палаткой. Человек только переступит порог, как раздаётся глухой выстрел. Стреляют, видимо, неожиданно, в затылок. Через минуту палачи возвращаются обратно в палатку, берут второго, третьего, четвертого, пятого. Староста нам рассказал, что там надевают наручники, в рот заталкивают кляп, чтобы человек не мог кричать, потом зачитывают приговор – решение колымской «тройки» НКВД – и ведут в кабинет начальника, специально приспособленный для исполнения приговора.
Вскоре металлическая дверь барака снова заскрежетала. Вызвали еще пятерых, некоторые не могли идти, таких выводил староста. А дальше, до палатки, волокли по земле слуги Гаранина.
В ту жуткую ночь попрощались с жизнью семьдесят человек. Палачи работали, как на скотном дворе: без отдыха до рассвета. Всю ночь слышался мотор трактора. Он смолк, как только прекратили вызывать.
Наступила зловещая тишина. Я лёг на нары. Представил дом, отца, мать, жену и детей. Дорогие мои, сегодня очередь до меня не дошла, смерть миновала. Я жив, сердце ещё бьется. Что будет завтра – не знаю. Но хочу жить, хочу и надеюсь на чудо, на случайность, хотя это самообман… Но всё же это то, чем живет смертник в последние минуты. Ему не хочется умирать глупой смертью. Трудно осознать, что тебя, ни в чём не повинного, честного советского гражданина, лишают жизни. Где же правда?
Утром я многих не узнал: молодые стали седыми.
Опять заработал трактор, послышался лязг гусениц. Я снова припал к щели. Видел, как машина поднимается все выше и выше на освещённую утренней зарей гору, увозя в своем страшном коробе тела расстрелянных.
– Куда их теперь? – ни к кому не обращаясь, спросил я.
– На склоне ущелья есть большая яма, – глухо ответил кто-то. – В неё и сваливают…
Значит, и меня так же свалят из короба в ту яму. Мой труп будет валяться в ней без могильного холмика. И никто не будет знать, где я, никто не придёт на мою могилу. А спрашивается, по какому закону? Нет таких законов, чтобы ни за что судили, расстреливали и сваливали в ямы. Кому это надо? Как дико и бесчеловечно!
От тяжких мыслей разламывается голова.
Днём в нашу этапную камеру привели ещё несколько человек из других бараков. Они рассказали, что трое уголовников набросились на надзирателей, хотели их обезоружить. Но не получилось. Всех троих застрелили прямо в бараке.
Верующие становились на колени и страстно молились, прося у Бога защиты. Мой сосед по нарам, украинец, бывший секретарь обкома партии, тоже молился. Но молитвы не помогли. Днём он немного заснул, потом вдруг проснулся с криком. Говорит, что сон видел: его окружили черти и заставили лизать языком раскалённую сковороду.
Наступила вторая ночь. Трактор опять у тюрьмы. Работает мотор. Вижу, как идут к нашей камере. Вызывают пять человек и уводят. Сначала –
