Но итоговый катрен отметает эту версию:
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…Чужды вам страсти и чужды страдания;Вечно-холодные, вечно-свободные,Нет у вас родины, нет вам изгнания.
(2,165)
Усиливающийся трагизм мироощущения выражен «социологизацией» мотива изгнанничества, что особенно характерно для пьесы «Прощай, немытая Россия…» (1841). Пронизанное сарказмом стихотворение – вершина политической лирики Лермонтова. Прежде безликие гонители поэта («свет», «толпа», «клеветники») здесь превращаются в официальную николаевскую Россию:
Прощай, немытая Россия,Страна рабов, страна господ,И вы, мундиры голубые,И ты, послушный им народ.
Изгнание может даровать свободу:
Быть может, за хребтом КавказаУкроюсь от твоих царей,От их всевидящего глаза,От их всеслышащих ушей.
(2, 191)
Провиденциальная метафора «Изгнаньем из страны родной / Хвались повсюду как свободой», звучавшая прежде достаточно абстрактно, как бы «реализуется». В.Г. Короленко писал: «Лермонтов умел чувствовать как свободный человек, умел и изображать эти чувства»10. Свобода представляется Лермонтову возможной лишь «за хребтом Кавказа». Примечательно, что подобную мысль высказывает Кюстин: «Я видел в России людей, краснеющих при мысли о гнете сурового режима, под которым они принуждены жить, не смея жаловаться; эти люди чувствуют себя свободными только перед лицом неприятеля; они едут на войну в глубине Кавказа, чтобы отдохнуть от ига, тяготеющего на их родине»11.
Существенно отличающаяся от этого предельно ясного «публицистического» стихотворения последняя пьеса цикла «Листок» (1841), тесно связанная с мифопоэтической традицией, загадочна и противоречива. На первый взгляд, она далека от темы политического изгнания, лишь эпитет «суровый» («вырос в отчизне суровой»), упоминание о «буре» и слова «.. докатился до Черного моря» позволяют высветить скрытую связь. С этой точки зрения существенно знание генезиса: главный источник пьесы – романтическая элегия Антуана Арно (Antoine Vensan Arnault, 1766–1834) «Листок» («La Feuille», 1815).
Этому стихотворению в России досталась необычная судьба – его заучивали наизусть, охотно декламировали, активно переводили (Жуковский, В.Л. Пушкин, Денис Давыдов, С. Дуров, Брюсов). Примечательно, что его высоко ценили политические изгнанники: «Участь этого маленького стихотворения, – писал Пушкин, – замечательна, Костюшко перед своей смертью повторил его на берегу Женевского озера; Александр Ипсиланти перевел его на греческий» (XII, 46).
Есть закономерность в том, что «Листок» создал Арно: французский поэт дважды подвергался изгнанию и после каждого из них создавал произведение, остававшееся в культурной памяти эпохи. Казалось, сама судьба диктовала Арно его тему: он не захотел покинуть своего благодетеля, графа Прованского (будущего короля Людовика XVIII) и последовал за ним в изгнание. В созданной в Англии трагедии «Marius à Minturnes» (1793) Арно отошел от шаблонной трактовки образа: героем пьесы он сделал не Мария-тирана, а Мария-изгнанника12. Мысль, что изгнание может стать подвигом стойкости, для бурной эпохи Революции оказалась актуальной: трагедию Арно приняли с восторгом13.
Триумф определил рождение Арно-трагика. Он мог бы безбедно жить за границей, но статус изгнанника – не для него, какая-то сила неудержимо толкает его на родину. Арно не сомневается, что во Франции его ждет смерть, и все же в 1793 году он добровольно возвращается. Все развивается по привычному сценарию: в Дюнкерке он схвачен, брошен в камеру, гильотина неминуема, но, к общему изумлению, Комитет общественного спасения громогласно объявляет: все поэты – космополиты, их родина – вселенная: закон об эмигрантах их не касается. И… чудо: Арно на свободе!
Другой любопытный факт – дружба с Наполеоном. Тот, как известно, глубоко почитал древность; Арно слыл ее знатоком. Бонапарт пригласил его в Египет. В пути на корабле «Восток» они спорили о Цезаре, Гомере, Оссиане, но больше всего о жанре трагедии («Главная тема трагедии – политика», – утверждал Бонапарт). «Однажды после долгого спора, когда генерал сказал ему: „как бы то ни было, но мне хочется сочинить с вами вместе трагедию“. Охотно, – отвечал Арно, тогда, когда мы сочиним вместе план сражения!»14 С 1799 года Арно – член Академии; однако после Ста дней (Арно, естественно, встретил их сочувственно) писатель был исключен из Академии (факт для Франции прежде немыслимый) и, как приверженец Наполеона, отправлен в изгнание.
В первом изгнании родился Арно-трагик, во втором – баснописец. Пушкин писал: «Две или три басни, остроумные или грациозные, дают покойнику Арно более право на титло поэта, нежели все его драматические творения. Всем известен его „Листок“» (XII, 46). Популярность пьесы в России определялась комплексом причин: знанием о судьбе Арно, пониманием аллегории («могучий дуб» – Наполеон), стиховым новаторством. Не случайно Арно называл свои пьесы «баснями». В них непривычное, парадоксальное для того времени, сочетание лирического настроя, философской идеи и басенной структуры (диалогическая форма, частый в баснях, например, у Лафонтена, семисложник, неразделенность на строфы, домашняя лексика, в конце – едва заметное назидание). Эту «лирико-философскую басню» отличало то единство (по слову Пушкина) «волшебных звуков, чувств и дум», которое свойственно высокой лирике.
ARNAULT «LA FEUILLE»
De la tige détachée,Pauvre feuille desséchée,Où vas-tu? Je n’en sais rien.L’orage a brisé le chêneQui seul était mon soutien.
De son inconstante haleineLe zéphyr ou l’aquilonDepuis ce jour me promèneDe la forêt à la plaine,De la montagne au vallon.
Je vais ou le vent me mène,Sans me plaindre ou m’effrayer:Je vais où va toute chose,Où va la feuille de roseEt la feuille de laurier15.
ЖУКОВСКИЙ «ЛИСТОК»
От дружной ветки отлученныйСкажи, листок уединенный,Куда летишь? «Не знаю сам;Гроза разбила дуб родимый,С тех пор по долам, по горам
По воле случая носимый,Стремлюсь, куда велит мне рок,Куда на свете все стремится,Куда и лист лавровый мчитсяИ легкий розовый листок».
(1818)
В пьесе чувствуется отзвук мифопоэтической традиции: в ее подтексте мысль о смерти, уравнивающей «вся» и «всё». Здесь важна семантика сложных мифологем «розы» (жизнь, любовь, радость, верность) и «лавра» (честь, слава, гордость). Ни один из переводчиков, думается, не смог создать конгениальный перевод, в первую очередь – передать музыкальную прелесть оригинала. Но у каждого были свои находки16.
Лермонтовский «Листок», самое глубокое произведение изгнаннического цикла, во многом связан с элегией Арно. Характерный для мифопоэтической традиции образ иссохшего листка, доминирующий в обоих стихотворениях как универсальный символ неприкаянности и одиночества, встречается в мифологии (языческой и библейской) и фольклоре с незапамятных времен17. Однако привлечение мотива оказывалось, как правило, маргинальным. Арно – первый поэт, построивший целое стихотворение на мифологической символике: «человеческая жизнь – опавший лист».
Продолжая Арно, Лермонтов создает стихотворение под тем же названием, частично построенное на том же мотиве. Однако оно вполне оригинально, более емкое по мысли и по объему (у Арно 12 строк семисложника, у Лермонтова – 24 строки пятистопного амфибрахия):
Дубовый листок оторвался от ветки родимойИ в степь укатился, жестокою бурей гонимый;Засох и увял он от холода, зноя и горяИ вот наконец докатился до Черного моря.
У Черного моря чинара стоит молодая;С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;На ветвях зеленых качаются райские птицы;Поют они песни про славу морской царь-девицы.
И странник прижался у корня чинары высокой;Приюта на время он молит с тоскою глубокойИ так говорит он: я бедный листочек дубовый,До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
Один и без цели по свету ношуся давно я,Засох я без тени, увял я без сна и покоя.Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,Немало я знаю рассказов, мудреных и чудных.
На что мне тебя, – отвечает младая чинара,Ты пылен и желт, – и сынам моим свежим не пара.Ты много видал – да к чему мне твои небылицы?Мой слух утомили давно уже райские птицы.
Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;По небу я ветви раскинула здесь на просторе,И корни мои умывает холодное море.
(2,207)
«Листок» Лермонтова (как и «Листок» Арно), на первый взгляд, по структуре – несложное стихотворение: парная рифма с женскими окончаниями, в строфике симметрия (три катрена посвящены листку, три – чинаре), синтаксис четкий, смысл укладывается в строку (нет enjambements), лексика без романтических ухищрений, почти нет тропов (лишь пара олицетворений), есть легкий намек на звукопись (подражание звуку ветра – в первой строфе пять ударных «и»).
