— Эй, есть здесь кто-нибудь! Выходи! Или порушу эту вашу гонобобельную гармонию. К такой-то матери!
Меня, как личность, проигнорировали. Тогда я ухватил галантерейный стул и от всей своей расхристанной души хрястнул его о стол. Дерево, ломаясь, стонало. Размолотив предмет первой необходимости, я быстро умаялся; плюнул, спросил саркастически:
— Ну-ну! Может, вам ещё кое-что показать? Во всей её первозданной красе, душеприказчики некомпетентные!..
И услышал голос; спокойный голос научно-методического, невидимого исследователя:
— Мебель зачем ломать? Нехорошо, землянин.
— Ты где?! — закружился на месте. — Покажи-ка рыль свою конспиративную, тварь внеземная?!
— Fuck you, — последовал категорический отказ.
— Почему это?
— Нас же не интересует ваш несознательная задница.
— А что тогда интересует, запредельщики?
— Душа.
Я рассмеялся, сделал недобросовестный поклон головой. Кому? Зачем? И заметил вполне резонно:
— Душа, извините, мне самому нужна.
— Зачем? — поинтересовался другой, более строгий голос.
— Как это зачем? — возмутился. — Вы что, господа хорошие, белены там у себя объелись… наверху?..
— И все-таки?
— Ааа, разговаривать с ней. С миром я на дружеской ноге… через душу… И вообще: душа — это душа, блядь. Вам, инкогнито, этого не понять, в натуре.
Возникла зловещая пауза, словно где-то там, в ином, околопланетном затхлом мирке, совещались. Затем раздался электрический треск, запахло озоном и мокрой землей. Из сполохов молнии на листы бумаги упала авторучка «Паркер». С золотым остроконечным перышком. Певчие голоса затянули молитву: «Посети Отчизну нашу благодатию Своею, да облечется она святостию, яко ризою, и да будут сыны её во смирении своем достойны одежды брачной, в ней же внити надлежит в чертог царствия Твоего!..»
— Эй, суки небесные! — заорал я. — Не травите мне душу. Все равно её, родненькую, не заполучите!
Озонированное пение прекратилось. Недовольный старческий голос заскрипел, как дачная калитка:
— Да, что мы с этим папарацци срамным лимонимся? Дайте мне его — я скоро из него душу…
— Да? — завредничал я. — Попробуй, старпер. Кстати, мне твой голос ржавый знаком. Вспомню, найду и язык оттяпаю.
— Ах, ты погань земная!.. Не-е-ет, немедленно кастрируем!
— Нет-нет, — запротестовал первый, интеллигентный голос. — Только добровольным убеждением… добровольным отказом.
— Между прочим, мы хорошо платим, — вмешался второй голос. — Все довольны.
Я возмутился и, мечась по кабинету в поисках зловредных врагов своих, тыкал в углы кукиши:
— Вот вам! Вот вам! Мудаки нумизматические! Моя душа, мать вашу так, бесценна! Ааа! В рай хотите въехать на чужом х…! Не выйдет, душегубы!
Очевидно, мой столь откровенный и грубый демарш покоробил моих невидимых собеседников, послышался разноголосый гомон, из которого выделялся скрипучий голос:
— Я ему, земному червю, всажу таки демократический кол по самую макушку!..
— Нет-нет, мы должны соблюдать всеобщую межгалактическую декларацию прав человека… — возражал интеллигентный голос.
— Психологически неустойчивый субъект!.. Контингент идет трудный, больной… А пьют что: «Бешеную Мэри»… Бррг…
— Попрошу тишины, — возник новый и велеречивый голос. — Не будем торопиться, коллеги.
— Ну-ну, — проговорил я. — Хотите взять измором? Поглядим, как это у вас выйдет, — и запрокинул голову вверх на массивную люстру, где на бельевой удавке покачивался улыбающийся Ося Трахберг, который неожиданно приоткрыл раковины своих сионистских мигалок. — Пугаете, господа, ну-ну…
— О, Иван Палыч, рад-рад вас видеть, — закехал удавленник. — Как дела?
— Какие дела? Делишки, — огрызнулся. — Что здесь вообще происходит? Какое-то светопреставление?
— Кхм-кхм! Все это, молодой человек, закономерный результат циклического диссонанса волновых колебаний. В эти периоды солнечная активность влияет на людей «кармических», имеющих мощный энергопотенциал…
— Это точно про меня…
— … и умеющих с его помощью влиять на ключевые моменты развития общества.
— Ося, будь проще, — не выдержал я. — Лучше сообщи, кто тебя придушил?
— Господин Лопухин, — сварливо провещал старичок. — Вы нетерпеливы. Это неприятно. Я могу вообще замолчать.
— Черт с тобой, говори, — проговорил в сердцах.
И услышал такую ахинею, что хоть святых выноси. Мне сообщили, что в скором будущем существует высокая вероятность смены руководства страны. И на фоне дисбаланса физических явлений и политической нестабильности четко просматриваются два наиболее вероятных варианта. Первый — приход к власти человека государственного ума и феноменальной работоспособности…
— Ф.И.О., пожалуйста? — вскричал я.
— Вы его знаете, молодой человек.
— Государственный ум и феноменальная работоспособность? Не смешите меня, Ося.
— А под чьим чутким руководством очистили Тверскую и Манеж от говна, а?
— Когда прорвало коллектор и речку Неглинку? — вспомнил я. — Ааа, догадываюсь о ком речь, — и признался, что кандидатура весьма недурственна. — А второй вариант?
И вместо того, чтобы конкретно назвать фамилию имя и отчество претендента на шапку Мономаха, удавленник снова понес фуйню. Мол, в этом человеке воплотится «вождь всех времен и народов товарищ Сталин» да извечная надежда нашего народа на порядок и справедливость.
— Вот народ трогать не надо, — активно запротестовал я. — Он сам по себе, а власть сама по себе. Лучше признавайся, Осип, кто это с «сильной рукой»? Тоже знаю?
— Разумеется. Его все знают.
— Так, — задумался. — Он та-а-акой…
— Какой?
— Эээ… с глазами, как у бешеного таракана. С чубчиком цвета этой самой букаши? Лекции ещё читал, которые никто не слышал, да? И за них получил сумасшедшие гонорарии?
— Я не буду отвечать на эти вопросы, господин Лопухин. Это конфиденциальная информация.
— И не надо. Он-он, лектор общества «Знание-сила», — усмехнулся я. Больше некому. Такого продувного малого во всей Вселенной днем с огнем не сыщешь.
— А он нас вполне устраивает, — громыхнул велеречивый голос. — И хватит диспутировать, олух царя небесного.
— Эй там, наверху! Прикрой пасть, а то я за себя не отвечаю, — взревел я. — Мне терять нечего, выпущу вам кишечки, если они, конечно, имеются.
— Ёхан Палыч, ты сошел с ума, — зашипел Ося Трахберг. — Они из тебя душу…
— Хер им, а не душа моя! — снова заметался по кабинету. — Зачем им моя душа? Зачем? — И остановился от прозрения. — Ааа, понял? Собираете наши души, чтобы Лектору было проще прийти к власти. Лихо-лихо, господа!.. Ха-ха, — и засмеялся легко и свободно. — Не страшен черт, а его малютка, господа. Малютку мы задавим в зародыше, это я вам обещаю и гарантирую.
— Я всегда говорил, что он слишком смышленый, этот папарацци, — с ненавистью проскрипел старческий голос, мне знакомый.
— Но надо что-то делать, коллеги, — молвил строгий голос.
— А пусть сам предложит нам какую-нибудь чужую душу, — задумчиво изрек интеллигентный голос.
— Это как? — насторожился. — Я вам что — Господь Бог, чтобы душами приторговывать, как картошкой.
— Иван Павлович, — заныл в петле Ося Трахберг. — Подпиши документик и будешь жить вечно и счастливо.
— Ну, конечно, дядя Осип. Тебе-то самому как? Весело, чай, парить в вечном полете?
— Кадык жмет, а так можно терпеть, — признался старичок.
— А я не хочу терпеть, — и цапнул со стола авторучку, точнее нож, сработанный под мирный бухгалтерский предмет. — Ишь ты. Небось, кровью надо подписываться?
— Совершенно верно, — раздался интеллигентный голос. — Подпишите, Лопухин. Это так просто. Враги, надеюсь, имеются?
— У кого их нет, — развел руками. — И что из этого следует?
— Подмахнете, юный друг, документ и сообщите нам любую, так сказать, кандидатуру. И никаких проблем. У вас.
— А если не подпишу?
— Это будет печально. И прежде всего для вас, землянин.
— Почему?
— Мы вынуждены будем взять безгрешную душу, — проговорил велеречивый голос. — И ничто нас не остановит.
Я сжал в руке нож, понимая, что услышу на следующий свой вопрос; я знал, что услышу, и тем не менее, спросил:
— И чья это будет душа?
И услышал ожидаемый ответ спокойного, велеречивого голоса из неполноценного мертвого мирка:
— Дочери.
Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и… проснулся.
