— Это ваши воспитанницы? — спросила я у гувернантки.
— Да, — ответила она, — это барышни из очень высокопоставленного семейства, и мне не хотелось бы…
— Чтобы они увидели вас со мной?
— Мне надо поговорить с вами, Люсьена, — еще более смутившись, сказала она. — Я не стала бы искать случая повидаться с вами, но раз уж он представился…
Я решила, что ей надо попросить о какой-нибудь незначительной услуге, и пригласила зайти, когда у нее будет свободное время.
— У меня не бывает свободного времени, — как-то очень поспешно заявила она, снова оглядываясь на своих воспитанниц; но на этот раз те удалялись, с радостью обнаружив, что мисс Эйгер с кем-то беседует и можно продолжить тайное чтение в кустах.
— Что ж, говорите здесь, — предложила я.
По ее испуганному жесту Женни поняла, что она лишняя, и тоже отошла.
— Слушаю вас, мисс Бернс.
— Так вот, бедная моя Люсьена, я должна дать вам совет… Может быть, еще не поздно… Мне так трудно поверить, что вы погубили себя!
— Благодарю за доброе мнение обо мне, — насмешливо сказала я.
— Не будьте так высокомерны, Люсьена, ваша репутация уже погублена. Если вы могли поселиться у господина Мак-Аллана, значит, у вас или плохие советчики, или дурные наклонности.
— Я поселилась не у господина Мак-Аллана, этот дом принадлежит теперь другому лицу, которому я и плачу за наем квартиры.
— Знаю, знаю, все было сделано так, чтобы обмануть вас или дать вам возможность объяснить это пристойным образом. Но если вы действительно не подозреваете правды, я обязана сказать ее, и тогда моя совесть будет чиста. Знайте же: ваша история наделала такого шума, что дошла и до меня. Леди Вудклиф и господин Мак-Аллан занимают видное положение в свете, поэтому в Англии разговоров было не меньше, чем здесь. Господин Мак-Аллан славится умом — когда-то я встречала его на приемах во многих гостиных, — но он ловелас, и порядочные женщины холодны с ним. Его связь с вашей мачехой известна всем и каждому и тянется так давно, что мне непонятно ваше ослепление. Люди говорят, будто вам просто захотелось отомстить жестокой мачехе. Сперва свет ополчился на нее за то, что она вас преследует, но когда разнеслась весть, что вы за огромные деньги (называют неслыханную сумму) продали свое имя, разумеется, спорное, но для вас бесценное, когда, кроме того, выяснилось, что соперник вашего отца с успехом волочится за вами, — общественное мнение возмутилось, и теперь двери приличных домов для вас навсегда закрыты. Так что, сердитесь не сердитесь, я не могу посетить вас, более того — не могу допустить, чтобы мои воспитанницы застали меня за разговором с вами. Если об этом узнают их родители, мне откажут от места. Прощайте, Люсьена. Извлеките урок из того, что я вам рассказала, или, если вы действительно порочны, посмейтесь над моим желанием помочь вам и презрительно отвергните мое сострадание.
Говоря это, Эйгер застегивала папку и поправляла шаль. Обтянув ею плоские бедра, словно боясь, что ее одежда коснется моей, она быстро зашагала прочь, не дав мне времени ответить.
Женни застала меня в страшном волнении. Я молчала о нанесенном мне оскорблении — оно было неразрывно связано с попыткой, на которую я обрекла себя ради нее, — но рассказала о намеках мисс Эйгер по поводу господина Мак-Аллана.
— Должно быть, какая-то правда здесь есть, — повторяла я, — недаром мне говорят об этом уже второй раз. А ты что-нибудь знаешь? Джон ничего не выболтал? О какой женщине он рассказывал, будто она ревнует ко мне?
— Он не назвал имен, — сказала Женни. — Но если Мак-Аллан принес бесчестье в дом вашего отца, а теперь задумал жениться на вас, он недостойный человек. Но ведь это не так — у него добрая слава, он занимается делом, которое требует порядочности… Нет, нет, все это ложь, Люсьена! Выдумки госпожи Капфорт. Вы же знаете, мисс Эйгер дружила с ней, а теперь, вероятно, переписывается. Эти слухи вам пересказала сперва дурочка, потом злобная тварь. Не обращайте на них внимания и сейчас, как не обратили прежде.
Но Женни не удалось меня успокоить. Весь день я была словно безумная, ночью не сомкнула глаз.
— Понимаешь ли ты, — сказала я ей наутро, — что если в этой истории есть хоть видимость правды, мое положение здесь немыслимо, постыдно? Пусть Мак-Аллан не верит, что я дочь господина де Валанжи, но доказать противное он тоже не может; значит, покрыв позором моего отца, он наносит оскорбление и мне.
— Он скоро приедет, — уговаривала меня Женни. — Выскажите ему все, вам необходимо с ним объясниться.
— А что, если я отчаянно влюблюсь в него, когда он приедет? В его последнем письме было столько страсти, что у меня голова закружилась. Надо бежать, Женни, я не хочу видеть Мак-Аллана, пока не уверюсь, что его оклеветали.
— Подождите до завтра, — попросила Женни. — Завтра я узнаю правду.
— А если он приедет сегодня вечером?
— Хорошо, я все узнаю сегодня.
Женни тут же ушла. Что она замыслила? Ради меня эта бесстрашная душа готова была на все. Она отправилась к Джону. В его маленькой гостиной — Джон жил как истый джентльмен — висело несколько женских портретов, купленных, по его словам, Мак-Алланом; то были, утверждал Джон, или создания фантазии неизвестного художника, или уменьшенные копии со старинных и безымянных оригиналов. Некоторые из них мне очень нравились, а Женни предполагала, что, возможно, это портреты прежних возлюбленных Мак-Аллана, сохраненные его лакеем. И вот она героически пошла на ложь, чтобы добиться правды.
— А знаете, у нас требуют портрет леди Вудклиф, — сказала она Джону.
Тот недоверчиво улыбнулся: вся наша почта проходила через его руки.
— Вы мне не верите? — настаивала Женни. — Но ведь вы сами видели вчера даму, которая беседовала с мадемуазель: это ее бывшая гувернантка, она англичанка, хорошо знает леди Вудклиф, и ей поручено взять портрет.
— У вас есть записка от леди Вудклиф?
— Нет, поручение было устное. На каком из портретов изображена леди Вудклиф?
— На этом. — Джон указал на портрет. — В свое время она славилась красотой. Сэр Томас Лоуренс[27] написал с нее портрет, потом его гравировали и сделали оттиски. Если эта дама требует свое изображение, скажите ей, что гравюра приобретена за деньги; она и сейчас есть в продаже.
— Так, значит, правда, что господин Мак-Аллан был ее возлюбленным! И это знают все на свете!
— Кроме меня, — бесстрастно возразил Джон.
— Нет, вы тоже знаете! Я считала вас человеком достойным, но ошиблась: вы непорядочны, если согласились на такое грязное дело!
— Мой хозяин не мог поручить мне грязное дело.
— Докажите — вам это будет нетрудно. Ваш хозяин, несомненно, расскажет мадемуазель Люсьене все — она потребует у него слово чести, что он говорит правду. Дайте же и вы слово чести, что между господином Мак-Алланом и женой маркиза де Валанжи ничего не было. Поклянитесь, Джон, и, клянусь, я вам поверю.
Джон побледнел, зябко повел плечами и не вымолвил ни слова. Он действительно был честный человек. Женни пожала ему руку, но когда он попытался что-то объяснить, прервала его:
— Больше я ничего не желаю знать.
И тут же побежала ко мне.
— Едем! — воскликнула она. — Это вопрос чести и достоинства, а мужества у вас достанет.
Через два часа наши вещи были уложены.
— Зачем вы уезжаете? — повторял бедный, обескураженный Джон. — Хозяин все объяснил бы вам, он все объяснит. Не надейтесь спрятаться от него, все равно он вас отыщет. Говорю прямо: я поеду за вами и сообщу ему, где вы, это моя обязанность, и я ее исполню.
Я все обдумала, пока укладывала чемоданы, слова Джона не были для меня неожиданностью.
— Прятаться я не собираюсь, напротив, надеюсь, что вы будете сопровождать нас, — сказала я. — Наймите, пожалуйста, карету до Ниццы, оттуда, морем или сушей, мы немедленно уедем в Тулон. А предупреждать вашего хозяина бесполезно — я сама ему напишу.
И действительно, я написала Мак-Аллану следующее:
«Вы дали мне время, чтобы я разобралась в своих чувствах. Благодарю вас за это. Теперь мне ясно, что происходит в моем сердце. Я люблю другого и не могу быть вашей.
Люсьена».Эту записку я адресовала в Париж, а копию оставила в Соспелло, на случай, если Мак-Аллан уже в пути. Потом написала леди Вудклиф, маркизе де Валанжи, Париж, «Отель де Пренс»:
«Миледи, я порываю соглашение с вами: мне стало известно, что я не имею права на имя де Валанжи, равно как и на наследство, утрату которого вы предложили возместить мне пенсионом. В нынешних обстоятельствах я ничего не могу принять от вас и уполномочиваю обойтись с моим заявлением как сочтете нужным.
Люсьена».Не посоветовавшись с Женни, не рассказав ей о содержании писем, я запечатала их и вручила почтальону, которого все время подстерегала, а потом не упускала из виду, пока он не скрылся, унося оба послания.
