достатка и знатности.
В 1843 году Голицын все чаще стал испытывать боли. Обращение в основанные при его горячим усердии больницы не помогло. Российские врачи не смогли определить причину недомогания, и Голицын выехал на лечение в Париж. Там и был ему поставлен тяжелый, неизлечимый диагноз.
Перенеся две операции, он скончался, не приходя в сознание, 27 марта 1844 года. Странная смерть - не в Москве, за которую дрался он и которой отдал четверть века своей жизни, а в Париже, и не от вражеской пули или от старой раны, а на операционном столе под скальпелем французского (!) хирурга.
Везли тело Голицына в Москву по тому же пути, который он когда-то прошел со своей конницей. Мимо Красного, через Бородино и Можайск. Когда доставили его в Можайск, мгновенно собрался народ, выпряг лошадей, и дальше Голицына везли на себе.
17 мая 1844 года Голицына привезли в Москву. Народ ждал уже у Поклонной горы. Гроб сняли с дорожного экипажа и поставили на черный катафалк. Чем ближе к сердцу Москвы он приближался, тем больше и больше валил народ поклониться своему градоначальнику. Лошадей выпрягли, а вместо них встали простые москвичи. Ямщики несли факелы. Народу было столько, что на Дорогомиловском мосту пришлось ставить полицейское оцепление.
18 мая гроб поставили в церкви Благовещения на Тверской улице. Здесь его отпевало московское духовенство во главе с митрополитом Филаретом, верным сподвижником князя в богоугодных делах. Днем и ночью около гроба Голицына стояли кирасиры полка, шефом которого он был долгие годы. Это император своей высочайшей волей прислал их из Петербурга.
19 мая из храма Благовещения Голицына повезли в последний путь, на Донское кладбище. День выдался дождливый, словно само московское небо оплакивало светлейшего князя.
Когда процессия двигалась мимо особняка генерал-губернатора, траурный поезд остановился. Двадцать пять лет входил на порог этого дома князь Голицын, «барич, вельможа, преблагороднейший и предобрейший человек, умноживший радость и веселие чваных москвичей», как оценивали его современники, человек «редких дарований, мужества и благоразумия».
На кладбище траурную процессию сопровождало до ста тысяч человек. Люди с непокрытыми головами крестились и кланялись своему генерал-губернатору. Впереди процессии шел взвод жандармов, за ними, за домоправителем и прислугой вели лошадь покойного в парадном уборе. Затем несли княжеский герб, за ним шли московские ямщики, цеховые ремесленники, мещане, купечество, дворяне и туча московских чиновников, «никому из которых власть его не была тяжела, из которых никто по совести не мог оскорбить блаженной памяти покойного». Похоронили Голицына в семейном склепе кладбища Донского монастыря - церкви Михаила Архангела.
Иная атмосфера царила в Тверском казенном доме в период пребывания в нем Арсения Андреевича Закревского, московского генерал-губернатора в 1848-1859 годах. Закревский, по мысли Николая I, должен был привести в чувство вечно недовольную Москву, которую распустил своей мягкостью прежний градоначальник, князь А. Г. Щербатов. С 1827 года, когда старая столица в отчете Третьего отделения была названа оплотом всех недовольных, мало что изменилось. Государь Николай Павлович дал Закревскому карт-бланш, причем и в прямом, и в переносном смыслах. «Меня обвиняют в суровости и несправедливости по управлению Москвою, но никто не знает инструкции, которую мне дал император Николай, видевший во всем признаки революции. Он снабдил меня бланками, которые я возвратил в целости. Такое было тогда время и воля императора, и суровым быть мне, по виду, было необходимо», - вспоминал сам Закревский.
Арсений Закревский, худ. С. К. Зарянко
Новый московский градоначальник был из той породы людей, энтузиазм и рвение которых по выполнению возложенных на них обязанностей по своему напору превосходят силу вышестоящих указаний. Его не нужно было специально подгонять и провоцировать на активные действия. Он и сам мог дать фору любому начальнику.
Как только не оценивали его! Нет, наверное, таких отрицательных эпитетов, которыми не наградили Закревского москвичи. Деспот, самодур, Арсеник I, Чурбан-паша и так далее. Как не вспомнить и об остроте князя А. С. Меншикова, пошутившего в присутствии царя, что Москва после назначения Закревского находится теперь «в досадном положении» и по праву может называться «великомученицей». Мучил Москву, естественно, Закревский.
По словам Б. Н. Чичерина, Закревский «явился в Москву настоящим типом николаевского генерала, олицетворением всей наглости грубой, невежественной и ничем не сдержанной власти. Он хотел, чтобы все перед ним трепетало, и если дворянству он оказывал некоторое уважение, то с купцами он обращался совершенно как с лакеями. Когда нужны были пожертвования, он призывал, приказывал, и все должно было беспрекословно исполняться».
Подобно городничему из гоголевского «Ревизора», Закревский относился к купеческому сословию с особым подозрением. Немало натерпелись от него торговые люди. А вот и мнение яркого представителя купеческого сословия, имевшего большой зуб на градоначальника. Купец Н. Найденов писал: «Закревский был тип какого-то азиатского хана или китайского наместника. Самодурству и властолюбию его не было меры, он не терпел, если кто-либо ссылался на закон, с которым не согласовывались его распоряжения. “Я -закон”, - говорил он в подобных случаях». Как было не возмущаться, ведь Закревский, в отличие от того же Д. В. Голицына, не уговаривал купцов жертвовать деньги, а заставлял это делать в приказном порядке.
Богатый московский купец Николай Петрович Вешняков вспоминал, что поскольку «Закревский инстанциям не придавал никакого значения, то стоило принести ему жалобу... как он весьма охотно принимал на себя роль судьи. В таких случаях к обвиняемому посылался казак верхом со словесным приказанием явиться к генерал-губернатору». Причем человеку не объявляли причину, послужившую поводом для вызова. В этом был весь смысл тактики Закревского - запугать человека заранее, «подготовить» его. Закревский принимал не сразу, а выдерживал вызванного в своей приемной на Тверской битый час. Вот так и маялись люди. А уже затем отчаявшегося в неведении и ожидании человека запускали к генерал-губернатору, объявлявшему несчастному свой приговор. «Хорошо было еще, -свидетельствует Вишняков, - если, проморивши в приемной целый день, Закревский ограничится выговором, хотя бы с упоминанием о родителях, и выгонит вон, но могло быть и хуже: Тверской частный дом находится прямо против генерал-губернаторского, и можно было получить там даровую квартиру. Можно было получить и командировку на неопределенное время куда-нибудь в Нижний Новгород или Вологду».
Уже в самом начале своего градоуправления Закревский продемонстрировал личное отношение к торговому сословию, «попросив», чтобы Московское купеческое общество пожертвовало дюжину троек с лошадями и телегами проходящим через Москву полкам. Купцы немедля исполнили «просьбу». Не замечать пожеланий генерал-губернатора было опасно. В этом случае Закревский обычно вызывал к себе
