— В каждом коридоре, — начал тот, торопясь и стараясь говорить как можно более коротко и как можно более ясно, — есть камеры наблюдения. Не только при входе и на лестницах, но и в коридорах.
Тимофей кивнул, показывая, что слушает.
— Все они поставлены на запись, на случай каких-нибудь форс-мажорных обстоятельств. Охранники их не просматривают, просто меняют кассеты, потому что смотреть там, как правило, нечего. Об этих камерах известно только… службе безопасности, и то не всей…
— Ну и что?
Дудников достал из портфеля кассету.
— Можно? Тимофей кивнул.
Дудников вставил кассету в видеомагнитофон.
— Вот. Это камера, которая стоит на этаже юридической службы. Видите? Запись сделана третьего декабря.
Тимофей рассматривал черно-белое изображение коридора, людей, которые беззвучно двигались туда-сюда, двери, которые бесшумно открывались и закрывались. Какой-то человек медленно вышел из распахнутой двери, постоял, выискивая что-то в карманах, потом медленно двинулся прямо на камеру. В углу телевизора в длинном окошке бежали секунды.
— Да это же Долголенко, мать его! — вдруг заорал Тимофей в полный голос и посмотрел на шефа безопасности. — А?
Дудников кивнул и открыл рот, чтобы сказать что-то, но Тимофей не дал.
— Постой, Владимир Алексеевич! Не может быть, чтобы эта твоя запись была от третьего декабря! Долголенко к нам в последний раз приезжал… когда?
— В ноябре, — подсказал Дудников. — Сразу после праздников. Девятого или десятого.
— Ну?
— В этом-то вся штука, Тимофей Ильич! — сказал Дудников со скромным торжеством в голосе. — Это не родная кассета. Это перезапись. Родной в видеотеке нет.
— Что ты несешь? — спросил Тимофей Ильич и уперся в него тяжелым взглядом. — Какая такая перезапись?
— Тимофей Ильич. — Дудников остановил запись. Черно-белые люди замерли посреди черно-белого коридора. — Третьего декабря какой-то человек, который знал, что в коридоре есть камера, зашел в кабинет Шубина. Сам Шубин третьего декабря был в Швейцарии, я проверял. Этот человек сделал все, что ему нужно, вышел и спокойно отправился домой, зная, что кассеты мы не просматриваем, а просто пишем на них то, что происходит в коридоре. Однако он знал, что должен эту кассету из видеотеки изъять, потому что в случае разбирательства она обязательно всплывет. Собственно, она и всплыла… — Ну?
— Поэтому этот человек поменял кассету. Он вытащил ту, на которой было записано то, что происходило третьего декабря, и поверх нее записал съемку с первой попавшейся более ранней кассеты. Они ведь все похожи друг на друга как две капли воды, Тимофей Ильич. Ему не повезло, что на ней оказался Долголенко, который в Москву наезжает раз в месяц, да и то не всегда. А теперь и вовсе не наезжает, потому как вы его… того… уволили. Он даже и не смотрел, что там записано, ему это совершенно не важно.
— Так, — сказал Тимофей. — Ясно.
Дудников нажал кнопку на пульте, и кассета выехала из видеомагнитофона с негромким приятным звуком.
— Все на самом деле ясно, Тимофей Ильич, — произнес он осторожно. — Только у одного человека, кроме вас и меня, есть доступ в видеотеку. Он знает, как подходить, чтобы камера его не увидела.
Тимофей молчал, постукивал “Паркером” по столу. Дудников тоже помолчал, а потом продолжил, как бы пробираясь на ощупь по болоту — реакции Кольцова он не мог себе представить:
— Помните, мы эти камеры вместе обсуждали… Кстати, на одной из кассет я увидел, как открывается дверь в видеотеку. Только дверь, человека, который ее открывает, не видно. На самом деле все проделано достаточно грамотно.
— Грамотно? — переспросил Тимофей Ильич, и Дудников моментально смолк. — Когда ты все окончательно проверишь, Владимир Алексеевич?
— Завтра. Максимум послезавтра. Никаких прямых доказательств нет, так что придется еще рыть…
— Надо рыть — рой! — велел Кольцов раздраженно. — Дальше-то что делать станем? В Генеральную прокуратуру кинемся?
— Это сложный вопрос, Тимофей Ильич, — признался Дудников.
— Я и сам знаю, что сложный, — ответил Кольцов. — Был бы простой, я бы у тебя не спрашивал, Владимир Алексеевич. А Шубин что?
Дудников неожиданно улыбнулся.
— Шубин не дурак, Тимофей Ильич, — произнес он как-то непонятно. — Я так думаю, что он нам с доказательствами как раз очень поможет.
Тимофей неприязненно посмотрел на радостного шефа службы безопасности. Тот был очень доволен собой. Он проделал кучу работы, просмотрел сотню видеокассет, ничего не упустил, все заметил и теперь сияет от законной гордости.
Шеф рейхсканцелярии. Последователь и почти что родственник товарища Берии.
Сам Тимофей чувствовал себя так, как будто его несколько раз окунули головой в ведро с дерьмом и напоследок еще плюнули в физиономию.
Он предпочел бы, чтобы виноватым оказался Шубин.
Шубина Тимофей Ильич не любил.
— Заканчивай с этим делом, Владимир Алексеевич! — приказал он. — Закончишь — доложишь. Я сам решу, что делать. Понял?
— Понял, — откликнулся шеф рейхсканцелярии. — Разрешите идти?
* * *
— И что это означает?
— Это означает, что я идиот, только и всего. Знаешь, на пятом десятке как-то особенно приятно узнать о себе, что ты идиот.
— Шубин, ты можешь говорить толком или нет? Что за пафос?
— Раз сообщения отправляли с моего компьютера, значит, человек, который их отправлял, совсем ничего не боялся. Не боялся, что его застанут, потребуют объяснений, заставят оправдываться…
— Ты хочешь сказать, что это Тимофей Ильич Кольцов? — спросила Лидия безмятежно, и Шубин уставился на нее в недоумении. — Ну, ничего не боится, знает, что его не поймают, не заставят оправдываться и объясняться. Это может быть только Тимофей Кольцов. Правильно я говорю?
— Ты несешь какую-то чудовищную ахинею, — холодно сказал Шубин.
— А ты? — спросила Лидия быстро. — Ты не несешь ахинею? Что это за порыв самоуничижения — ах, я болван, ах, я идиот! Что изменилось в связи с тем, что сообщения мне отправляли с твоего компьютера?
— Человек, который меня подставил, все время находился где-то рядом со мной. Он приходил в мой кабинет, как к себе домой. Наверное, даже не один раз. Он точно знал, когда я отпускаю секретарш и когда ухожу сам. Кроме того, он был совершенно уверен, что никто не удивится, если увидит его входящим или выходящим из моего кабинета, потому что в этом не было ничего необыкновенного. Он не боялся секретарш, потому что знал, что его присутствие, даже если они его там застанут, не вызовет у них никакого подозрения. Это кто-то очень близкий. Ясно?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
