Очнулся я на третий день в своей постели. В комнате сидели эскимосы. Повидимому, они были здесь уже давно, так как все были без кухлянок и обнажены до пояса.
Заметив, что я пришел в сознание, охотники сгрудились около меня. Радость и ласка разгладила их суровые лица. Они заговорили об охоте и стали высчитывать, сколько надо заготовить мяса и жира, чтобы их хватило… на следующую зиму. Появились женщины и ребятишки. Мальхлютай — восьмилетний сынишка Кивьяна — притащил своего любимого трехмесячного щенка и под одобрительный смех присутствующих преподнес подарок, положив его прямо на мою грудь.
Через неделю на нескольких упряжках мы неслись на охоту на северную сторону острова. Я все еще чувствовал слабость, но теперь уже не боялся остаться один, а эскимосы со мной не боялись духа. Кризис миновал. Советское поселение на острове начало укрепляться. Мой риск оправдался…
И теперь опять такие же боли. Нет, еще сильнее! Что же делать?..
— Ну, что же, надо итти! — промолвил я.
— Куда?
— До Северной Земли осталось километров сорок. Сегодня мы должны их осилить… Дорога хорошая.
Журавлев помог мне обуться, поднял и вывел меня из палатки.
Сияло солнце. Арктика, как и накануне, была прекрасной, искрилась и радовалась приближающейся весне. Далеко на северо-востоке рисовались берега Северной Земли. Как всегда, они звали к себе.
Вновь, как за четыре года до этого, надо было рисковать. Мы должны были пойти на риск, он оправдывался нашими задачами.
На северо-востоке рисовались берега Северной Земли.
В пути
Начались сборы. Запрягли и моих собак, увязали воз.
Достали нашу походную аптечку. Она была небольшая. На случай ранений, травм и переломов в ней было немного перевязочных материалов, иод, кровоостанавливающая вата, набор хирургических игл с иглодержателем, хирургический шелк, пинцет, скальпель и небольшое количество скобок Мишо. При возможном заболевании снежной слепотой мы могли воспользоваться имевшимся раствором кокаина и алюминиевым карандашом. Не были забыты и зубные капли. Имелся хинин на случай приступов, возможно, привезенной с материка малярии. И, конечно, танальбин с опием и английская соль.
Я и раньше время от времени испытывал короткие острые боли в области поясницы, и единственным средством лечения был уротропин. Казалось, что он помогает. Это лекарство тоже было включено в нашу аптечку.
Доктора, как уже известно, среди нас не было. Его обязанности, в случае надобности, охотно выполнял один из нас, чтобы иногда выдать пирамидон от головной боли, уротропин или растереть скипидаром спину, которую временами «ломило к непогоде».
Основным принципом лечения была строгая, почти гомеопатическая дозировка пирамидона и уротропина. Этим мы отличались от всякого другого оказавшегося на нашем месте дилетанта.
В этот день я впервые отступил от нашего принципа строгой дозировки и, совершенно обезумев от боли, не замедлил в несколько приемов покончить с доброй половиной лекарства.
Выступили мы только около полудня и все-таки дошли до Северной Земли, проделав полные 40 километров. Память о них сохранится на всю жизнь!
Журавлев шел впереди. За ним следовала моя упряжка. Спальные мешки и свободные меха превратили мои сани в мягкое ложе. Мне это мало помогало, хотя на коротких остановках я и расхваливал свою постель, а также хорошую дорогу.
Ровная дорога, или даже «ровная, как стол», в нашем понимании означала только то, что на пути не встречалось торосов. Невзломанный морской лед действительно ровен, как стол. Но на нем лежит снег. А снежный покров в высоких широтах Арктики зимой почти никогда не бывает ровным. Господствующие ветры покрывают его сплошными бороздами и гребнями — так называемыми застругами. Особенно ярко это заметно вблизи берегов. Поверхность снега здесь уже вскоре после начала зимы, установления периода метелей и сильных морозов напоминает глубоко вспаханное поле. Иногда гребни застругов достигают всего лишь нескольких сантиметров, а порой они возвышаются и до полуметра. В первом случае на протяжении метра их можно насчитать до пяти-шести, а во втором — подошва только одного заструга занимает до метра. Если смотреть издали, заструги в перспективе сливаются, и поверхность снежных полей кажется совершенно ровной. Острые гребни застругов почти всегда настолько крепки, что груженые сани, кроме поблескивающей ленты, не оставляют на них никакого следа. Мелкие заструги, особенно если идешь поперек их простирания, почти не мешают движению. Длинные полозья саней, только постукивая, скользят с одного твердого гребешка на другой. Потому мы такую дорогу и называем ровной: не надо путаться среди хаоса торосов, взбираться на ледяные нагромождения и спускаться с них вниз.
Такая «ровная» дорога вела к Северной Земле. Сани, ударяясь о заструги, постукивали полозьями. И малейший удар, каждый толчок отзывались у меня в пояснице. А таких ударов было самое меньшее по одному на каждом метре на протяжении всего 40-километрового пути. Они следовали друг за другом, сливались, и жестокая боль была беспрерывной.
Когда становилось невмоготу, я давал сигнал к остановке и просил… дать передышку собакам.
Журавлев, конечно, понимал, что вызывало мою повышенную заботливость о собаках, но не высказывался на этот счет и старался казаться спокойным.
Наконец мы добрались до мыса Серпа и Молота. Я был вдвойне счастлив и оттого, что мы шли вперед, и оттого, что кончился этот мучительный день.
* * *
На мысе Серпа и Молота нам предстояло определить астрономический пункт. На это требовались сутки.
В действительности одни сутки выросли втрое. Еще перед нашим подходом к Земле погода начала меняться. Сначала появились обычные предвестники метели — перистые облака. Потом низкая слоистая облачность закрыла небо, посыпался мелкий снег, а ночью разыгралась метель. К утру она стихла, но небо попрежнему было пасмурным и без остановки порошил снег. Барометр падал, а температура воздуха поднялась до — 12°. Определить астрономический пункт в этот день не удалось.
У меня температура была нормальной, но резкие боли все еще держались. Поэтому лишний день стоянки был как нельзя кстати.
26 апреля небо несколько прояснилось. В облаках появились разрывы. Солнце то и дело прикрывалось бегущими облаками или, в лучшем случае, просвечивая сквозь них, показывалось в объективе теодолита с сильно размытыми краями. Последнее не лучше первого. Никакие заклинания не помогли. Необходимый цикл наблюдений опять остался незаконченным.
