год, в Москве, в клубе или в дворянском собрании, поставлен был императрицын мраморный бюст, под балдахином и на троне. Гремела музыка, и 20 певиц пели сочиненные оды в ее славу». В ознаменование установки бюста присутствовавшие собрали две тысячи рублей и «отдали в приказ общественного призрения, на употребление для бедных; и сей определил содержать на оные при университете бедных дворянских детей в пенсионе».
Москвичи ежегодно отдавали дань императрице, устраивая праздники в честь ее каменного изваяния. Великосветская дама Мария Волкова сообщала своему адресату: «Говорят, что на Пасхе в собрании будет большой праздник в честь статуи императрицы Екатерины. Если это правда, то я буду иметь случай обновить мой шифр (знак фрейлинского звания. - А.В.)».
А с 1810 года с вступлением в его ряды внука императрицы, Александра I, оно именовалось Российским благородным собранием, что отражало его уникальность и узкосословное предназначение. Читатель спросит: но ведь в Москве уже был подобный сонм избранных -Английский клуб, открытый за десятилетие до этого, в 1772 году. Дело в том, что обстановка клуба не позволяла «блеснуть, пленить и улететь». В отличие от Английского клуба. Благородное собрание, согласно своему уставу, давало такую возможность - «доставлять потомственному дворянству приятные занятия, приличные классу образованному и не возбраняемые законом».
В отличие от чопорного Английского клуба, членами Благородного собрания могли быть не только мужчины, но и женщины. Лишь бы они были потомственными дворянами, внесенными в родословные книги Московской губернии. Однако и дворяне других губерний также могли претендовать на право стать членами собрания. А руководящая роль отводилась дюжине выборных старшин, состав которых ежегодно обновлялся на треть. Существовало собрание на членские взносы, что и позволило в 1784 году приобрести для его размещения дом В.М. Долгорукова-Крымского.
Старшины должны были заниматься организацией балов, праздников, приемов. Но не всегда получали они заслуженную похвалу. Еще Андрей Болотов в 1796 году заметил, что в Москве стали плохо танцевать: «Особливого примечания достойно было, что всю зиму в Москве, в публичных собраниях, в клубе и в маскарадах, а особливо на сих последних, вовсе почти не танцовали. Презирали даже тех, кои затевали иногда танцы. Самая музыка вовсе стала и часа не играла. Плясывали иногда по-русски; но и тут с топаньем и кричаньем, и дурно; менуэты давно брошены; польские - так, схватясь рука с рукою, и пары четыре или пять друг за другом ходили, а контротанцы - разве при разъезде, и то небольшие и немногие. Словом, вышел контраст против прежнего; и танцование не в моде и употреблялось на одних только балах в домах; и танцмейстеры сделались не таковы важны, как были прежде. Танцующих называли деревенщиной. И собрания скучные».
Старшины во всем винили театрального антрепренера Майкла Медокса, что владел государственной привилегией на содержание в Москве казенного театра, показывавшего представления в Петровском театре на Театральной площади. Медокс перехватил у Благородного собрания инициативу по части организации увеселений и празднеств. Именно этот факт отметил в своем рассказе «Концерт бесов» Михаил Загоскин: «Периодические нашествия провинциалов на матушку-Москву белокаменную начинаются по большей части перед Рождеством. Почти в одно время с появлением мерзлых туш и индюшек в Охотном ряду потянутся через все заставы бесконечные караваны кибиток, возков и всяких других зимних повозок с целыми семействами деревенских помещиков, которые спешат повеселиться в столице, женихов посмотреть, дочерей показать и прожить в несколько недель все то, что они накопили в течение целого года. Но в 1796 году этот прилив временных жителей Москвы начался с первым снегом, и, по уверению старожилов, давно уже наша древняя столица не была так полна или, лучше сказать, битком набита приезжими из провинции. Старшины Благородного собрания пожимали плечами, когда на их балах не насчитывали более двух тысяч посетителей, и громогласно упрекали в этом италиянца Медокса, который беспрестанно давал маскарады в залах и Ротонде Петровского театра. Действительно, публичные маскарады, в которых не танцевали, а душились и давили друг друга, были в эту зиму любимой забавою всей московской публики».
Бал. Худ. Де Бальмен, начало XIX века
Та же Волкова ворчала о пасхальном празднике 1812 года: «Был праздник в собрании, и весьма неудачный. Граф Мишо очень дурно распорядился, так что празднество это своею нелепостью вполне соответствовало уродливым украшениям залы. Вообрази себе тысячу особ, разряженных как куклы, которые ходят из одного угла в другой наподобие теней, не имея другого развлечения, кроме заунывного пения хора, состоящего из тридцати человек. Не было ни ужина, ни танцев, словом - ничего. Двенадцать болванов, стоящие во главе нашего бедного собрания, вчера вполне выказали свою глупость. Надеюсь, что нынешний год будет последним годом их царствования. Четырех уже сменили, и поступившие на их место хотят начать с того, что велят нынешним летом уничтожить страшных чудовищ, поставленных в виде украшения их предшественниками. Как видишь, я весьма неудачно дебютировала с моим шифром», - из письма от 22 апреля 1812 года.
В отличие от Английского клуба, путешествовавшего по Москве, здание в Охотном ряду так и осталось домом Благородного собрания, к перестройке которого в 1784-1787 годах приложил свою талантливую руку сам Матвей Казаков. Зодчий объединил все постройки усадьбы (двор, флигеля и т. д.) в единое целое, благодаря чему оно сразу увеличилось в размерах. Исполненное в стиле канонов классицизма, здание фасадом выходило на Большую Дмитровку, а с Охотного ряда имелся парадный подъезд.
Дом Российского благородного собрания. Фасад со стороны Охотного ряда, 1834
Несколько позже площадь дома была увеличена за счет трехъярусной пристройки со стороны Георгиевского переулка. Но как бы ни менялся внешний вид Благородного собрания на протяжении последующих двух веков, жемчужиной его по сей день остается знаменитый Колонный зал (он же ранее известен как Белый и Большой Колонный), о красоте которого и упоминает Вигель. Зал, название которому дал стройный ряд 28 колонн коринфского ордера (почти 10 метров высотой и чуть менее метра в диаметре), считается одним из лучших произведений Казакова - настолько уникальны и гармоничны его пропорции. Москвичи гордились им, показывая его гостям как одну из диковинок: «Мы отправились по Моховой к Охотному ряду. Я показал моему товарищу крытую площадь, которую мы называем Манежем, наш великолепный университет, Благородное собрание, в котором зал едва ли не один из лучших
