собрания прибыл в Москву персидский посол (в числе других подарков, согласно восточному обыкновению, он привел с собою двух необыкновенно больших слонов), который и был приглашен в Собрание со всею своею свитою. Я вдоволь на него насмотрелся. Посол имел довольно большой рост, черную огромную бороду, [был] в известном азиатском костюме, с богатою рукояткою у сабли, в высокой черной бараньей шапке, в руках у него была натуральная трость с набалдашником, усыпанным алмазами.
Свита его был одета точно так же, с тою только разницею, что много уступала одежде посла в богатстве, и только один толмач имел в руках своих трость, прочие имели за поясами небольшие кинжалы. Посол сидел в зале в углу, на правой стороне при входе в залу. По правую его руку сидел рядом с ним князь Юсупов, а по левую - не помню кто. С послом разговаривали через толмача. Посла угощали чаем и фруктами. Если не ошибаюсь, послу было около 60 лет, этих же лет был и толмач, прочая ж свита была средних лет. Все они, кажется, дивились и зале, а более прекрасным дамам!
В день же открытия Собрания я в первый раз видел Федора Кирилловича Соколова, того самого архитектора, который, говорят, проживал в год около 40 тысяч рублей! И который, как я впоследствии узнал, никогда сам ничем не занимался, а имел у себя чертежную или, лучше сказать, мастерскую. За всем этим Соколов был до 1812 года известным архитектором, имел чин статского советника и ордена: Владимира 4-й степени и Анны 2-й степени с алмазами. Он всегда носил косу. Я очень был рад, увидав такого любимца случаев! Он сидел, играл в карты; на нем был мундир с красным воротником, но без шитья (тогда без мундира никто не допускался в Собрание). Многие из мужчин, например князья Юсупов и Урусов - оба они носили пудру.
При открытии Собрания публику угощали даром превосходным конфектами, свежими фруктами, чаем и ужином. Открытие Собрания случилось в 1814 году, в конце августа или в сентябре, через что публики было весьма немного.
По окончании ужина мы с отцом сошли вниз к эконому, где мне отец дал огромный узел с конфектами и фруктами, который и поступил в мою собственность.
Возобновление строений Собрания было моею первою практическою наукою. На работах Собрания я находился с утра и до обеда, который я имел у себя дома; после обеда я возвращался в Собрание и находился там до прекращения работ - так продолжалось до самого открытия Собрания. Когда штукатурили потолок большой залы, я ходил туда смотреть, учиться, и в один мой приход туда едва не убился я до смерти: засмотревшись на что-то, одна моя нога проскочила уже между двух досок, и еще минута - я бы полетел на пол залы, но Бог определил иначе.
К счастию моему, подле меня стоял здоровый штукатур, который успел меня подхватить под мышки и с помощью других подоспевших рабочих стащил меня с опрокинувшихся уже досок. Сначала я очень напугался, но через полчаса, если не менее, я уже преспокойно расхаживал по строению, как будто ничего не было, одного только я побаивался, чтобы отец мой не узнал об этой проделке. Я боялся, что он запретит мне ходить в Собрание».
Бакарев был еще ребенком, но подробности запомнил хорошо. Особенно интересно упоминание о визите персидского посла, державшего путь в Петербург для переговоров с Александром I.
Когда в Москву пришла весть о взятии Парижа, дворянство Первопрестольной 24 апреля 1814 года закатило пышный бал: «Блистательное освещение дома, огромная музыка, воспевающая торжество праздника, и многочисленное собрание нежных родителей и близких родственников героев, прославившихся на берегах Сены храбростью и великодушием, добродетелями, насажденными в них великим монархом, составило бал сей знаменитым», - с восторгом писали «Московские ведомости».
Было и еще одно существенное отличие Благородного собрания от Английского клуба, ставшего оплотом недовольной московской фронды и «старых взяточников», как писалось в отчете Третьего отделения. Девиз «Шумим, братец, шумим!» здесь не был актуален. Собрание было куда более светским и жило по правилу: «Все запрещенные и нравственности противные рассуждения и разговоры касательно до разности вер, или относящиеся до правительства и начальствующих, также и все сатирические изречения возбраняются».
Еще Пушкин в «Путешествии из Москвы в Петербург» отмечал: «В зале Благородного собрания два раза в неделю было до пяти тысяч народу. Тут молодые люди знакомились между собою; улаживались свадьбы». Поэт не раз приходил сюда после возвращения в Москву в 1826 году, а в 1827 и 1831 годах был записан членом собрания, за что платил по пятьдесят рублей в год.
Для холостого Пушкина посещение собрания вызывало особый интерес, ибо блеск огромной люстры Колонного зала во всей красе освещал обнаженные, насколько это дозволяли приличия, прелести московских дам. Не зря биограф поэта П.И. Бартенев отмечал, что в свою первую московскую зиму 1826/1827 года Александр Сергеевич познакомился в собрании с Екатериной Ушаковой, у них завязался роман. Московские сплетницы обсуждали, что «на балах, на гуляньях он говорил только с нею, а когда ее не было, сидел целый вечер в углу задумавшись, и ничто уже не в силах развлечь его». В порыве вдохновения поэт посвятил Ушаковой стихотворение «В отдалении от Вас». Неизвестно, когда закончились шуры-муры с Екатериной, да только поэт успел положить глаз на ее шестнадцатилетнюю младшую сестру Елизавету. Именно в ее альбоме он набросал свой «Донжуанский список».
А некоторые специально приходили в собрание, задавшись целью посмотреть на живого классика. Т.П. Пассек признается: «Мы страстно желали видеть Пушкина, поэмами которого так упивались, и увидали его спустя года полтора в Благородном собрании. Мы были на хорах, внизу многочисленное общество. Вдруг среди него сделалось особого рода движение. В залу вошли два молодые человека, один - высокий блондин, другой - среднего роста брюнет, с черными кудрявыми волосами и резко-выразительным лицом. Смотрите, сказали нам, блондин - Баратынский, брюнет - Пушкин».
В собрании, зимой 1828/1829 года, по словам Петра Вяземского, Пушкин впервые увидел и шестнадцатилетнюю Наталью Гончарову, случилось это на одном из детских балов танцмейстера П.А. Иогеля. А весной 1830 года поэт приходил в собрание уже вместе со своей будущей невестой, на правах жениха. Помолвка состоялась б мая того же года, а за три дня до этого влюбленные смотрели драму Коцебу
