Лжезолотинка поднялась и пошла пологим откосом канавы, часто оглядываясь, пригибаясь с намерением нырнуть в грязь при первом намеке на опасность. Немного погодя она встретила отводок канавы, который повернул к лесу, но кончился довольно быстро, так что последние сто шагов до опушки она бежала, напрягая силы. Пошатываясь, вошла она, наконец, под спасительный покров леса…
И остолбенела.
Из светлого полумрака, сминая папоротник, возник одетый в зеленое человечек. Заряженный самострел он направил в сторону и, когда уверился, что произвел впечатление, откинул капюшон куколя, чтобы показать лицо, словно наигравшийся в разбойника проказник. Но был это не проказник, а настоящий пигалик, к шуткам нисколько не расположенный, хотя и чрезвычайно зоркий и чуткий, как и все представители его племени — то есть, отличали его преувеличенные глаза и оттопыренные уши.
— Великая государыня и великая княгиня Золотинка? — торжественно спросил он, нечаянно зыркнув вбок, так что выдал взглядом и товарища — точно такого же, в зеленой куртке с карманами, в зеленом наплечнике-куколе с капюшоном, при самостреле и прочем походном снаряжении.
— Ну да… — протянула Лжезолотинка. — А что такое?
Она прекрасно понимала, что такое важное и торжественное начало при встрече с полураздетой, безобразно грязной, не в себе — и без парика! — женщиной ничего хорошего не сулит. Преувеличенная учтивость пигаликов поразила ее хуже воровства. Не трудно было догадаться, что коротышки не замечают жалкого состояния слованской государыни, потому что внутренний взор — и совесть! — застилает им приговор Совета восьми. Ведь, кажется, оставила Зимка этот приговор в Толпене, бросила его на стол Юлию, и вот — обнаружила его перед собой в обличье двух зеленых, как кузнечики, недомерков.
«Ладно, посмотрим!» — сказала про себя Зимка, скрывая слишком отчетливую, словно бы вслух произнесенную мысль чарующей улыбкой, неуместность которой в Зимкином растерзанном состоянии немногим уступала несвоевременной торжественности пигаликов.
— Ну да! — сказала она, все еще отдуваясь. — Государыня. Слованская. Ну да, Золотинка. Княгиня… И такое несчастье. Рукосил сделал этот… знаете, искрень. Горит железо и всё-всё. — Измазанной в тине пястью Лжезолотинка показала достигающий облаков дым. — Всё-всё погибло! Всё! Ужасно! Не знаю, как я спаслась! Буквально я вырвалась… это чудовище едулоп! Чудовище! — Она закрылась ладонью с искренним намерением разрыдаться, несчастная и униженная, горько закусила губу.
Пигалики переглянулись.
— Мы отведем вас в безопасное место, — сказал один из них с лицемерным участием.
— Там не достанут едулопы, — уточнил второй, не особенно, впрочем, распространяясь.
— Ну да, конечно! — кивнула Лжезолотинка, простодушно не замечая ловушки. — Это ужасно! Великий Род, что я пережила! От одной мысли пройти это еще раз, заново… не знаю…
Бросив взгляд на тяжелые дымы пожаров, пигалики повернули в чащу, и Зимка вынуждена была поторапливаться, приноравливаясь к их частому и скорому шагу. По дороге они расспрашивали ее — то один, то другой, как-то вперемежку и словно бы между делом, но настойчиво, последовательно и довольно жестко. И хотя, казалось, не возражали против путаных и противоречивых объяснений, вежливо улыбались, все равно с упрямой, совсем нелюбезной настойчивостью пытались добиться ответа, как же все-таки так случилось, что Рукосил запустил искрень. Как это было? Но Зимка чувствовала, что нельзя признаваться. Нельзя говорить о волшебном камне, который так запросто, бездарно — необъяснимо! — уступила она Лжевидохину. Она безбожно врала и сама уставала от вранья, потому что чем больше путалась, тем больше постигала размеры постигшего ее несчастья.
Не оставляя пленницу, пигалики не забывали осматриваться и следить за дорогой, изредка обменивались между собой двумя-тремя непонятными полусловами. Через малую долю часа они привели ее к ручью, светлой песчаной речонке в зарослях тальника.
— Умыться.
— Да! — обрадовалась возможности замолчать Зимка. — Я хотела… надобно умыться и постираться.
— Мы отойдем. Но, если можно, скорее, здесь опасно.
Они разошлись шагов на двадцать по разным берегам ручья и затихли. Большего, наверное, и нельзя было потребовать, хотя Зимка рассчитывала все же, что один берег очистят ей целиком. Да и так ладно. Вряд ли они будут стрелять, а какие из них бегуны посмотрим. Коротышки не представлялись ей стоящими соперниками, и Зимка решилась.
Она разделась, полусознательно сожалея только, что впечатлительные пигалики не воспользовались простотой военных нравов, чтобы не сводить с нее глаз, а пугливо зыркали по сторонам. Она наскоро выкупалась в ледяной воде, щедро плескаясь и взвизгивая. Потом взялась простирнуть белье, нарочно не скрывая при этом своей наготы, чтобы довести пигаликов до пренебрежения долгом, который предписывал им не отвлекаться на постороннее. Вынужденные присматривать за пленницей хотя бы в полглаза, бедняги с шумом лезли в кусты, пытаясь скрыться от сияющего видения. Но Лжезолотинка достала их и там.
— Дайте мне нож! — сказала она, бесстыдно выпрямившись. Закинула руку за голову, тронув затылок. И, конечно же, нельзя было не расправить плечи, слегка изогнув стан. Нагая, осыпанная сверкающей росой, стояла она в мелкой чистой воде, и вода стекала беглыми струйками по лицу, по впадине меж грудей, по внутренней поверхности бедер…
Ослепленный, жмурясь и спотыкаясь, бедный пигалик подавал кинжал, издалека еще обратив его рукоятью вперед, но забывши в ошеломлении спросить, зачем это смертоносное орудие пленнице.
Кинжал шлепнулся в воду и упал на мелкое дно, возмутив песок. А пигалик не сказал ни слова, оттопыренные уши его горели пламенем.
Что ж, то была расплата за унизительный допрос, которому самонадеянные коротышки подвергли слованскую государыню.
Лжезолотинка развесила отжатое белье на ветках и промыла туфли прежде, чем отламывать каблуки. Бежать она рассчитала, не совсем одевшись и в тот момент, когда сторожа ее будут держаться в приличном отдалении, не смея лишний раз оглянуться, но об обуви следовало позаботиться особо. От этого, может статься, зависел успех предприятия. На счастье, расшатанные беготней каблуки отделились без затруднений, хотя Лжезолотинка и порезалась, слегка вскрикнув. Сердце стучало в предчувствии испытания. В это время разволновались чего-то и пигалики.
— Чихан, пойди-ка сюда! — негромко позвал тот, который давал нож. Что-то он поймал, словно бабочку на лету, и рассматривал. — Письмо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
