Бегло глянув на голую женщину, Чихан перескочил ручей; он черпнул сапогом воды, не задержался на этом, а достал на ходу белую костяную пластинку, какой пользуются, чтобы раскрыть почтовое перышко. Пигалики отложили самострелы, Чихан бросил развязанную котомку — засуетились. Заторопилась и Лжезолотинка. Час ее пришел, промедление грозило потерей всякой надежды на успех.
Сколько понадобится пигаликам времени, чтобы раскрыть перышко и углубиться в чтение? Чтобы пробежать глазами три-четыре строки немногословного приказа или известия?
Искоса поглядывая на склонивших головы сторожей, попрыгивая, Лжезолотинка лихорадочно натянула влажные штанишки, оставила порванные чулки без употребления, так же как верх платья, застегнула туфельки и, едва прихватив рубашку, бросилась во весь дух в редкий высокий бор.
Сторожа спохватились сразу же, на мгновение лишь замешкав, но и за этот миг Лжезолотинка проскочила шагов двадцать, далеко оставив их за собой.
Вот вам! Вот вам! Вот вам! — дышала она со злостью и неслась, разметая заросли папоротника, размашисто прыгая через валежник и корни. Оглядываясь, она не всегда примечала отставших коротышек, но появлялись они опять и опять и так свирепо молотили ножками, что, кажется, выбивали из земли пыль.
Лжезолотинка наддала, сколько могла, и скоро начала задыхаться, исчерпав силы. Она изнемогала, а коротышки не уступали, что было и удивительно, и тревожно, потому что Лжезолотинка делала ставку на свои длинные ноги: пигалики не доставали ей до груди. И она неслась налегке, тогда как преследователи не бросили ни самострелов, ни заплечных котомок. К тому же неистово болтались у них на поясах сумки, кошельки, кинжалы, да и сапоги, уж верно, были потяжелее атласных туфелек без каблуков. Чего Зимка не учла — погорячилась! — не надела хотя бы рубашки, если уж некогда было возиться с застежками тесного платья. Кончики веток пребольно хлестали по обнаженным плечам и по груди, приходилась петлять, выбирая лес пореже, а пигалики не боялись ни зарослей, ни колючек.
Так они гнали не одну версту, не меньше получаса, пожалуй. Лжезолотинка уступала, теряя упорство и волю, она уж не закрывала рта в хриплом сбитом дыхании. А за спиной маячили серые, взмокшие лица преследователей, не меньше того измученных, тоже с разинутыми ртами…
Задыхаясь, в крайнем утомлении, Лжезолотинка споткнулась и не пыталась удержаться на ногах — грохнулась. И, приподнявшись, судорожно дышала в землю. А пигалики, шатаясь на подгибающихся ногах, ходили кругами, облитые смертельной бледностью, отдуваясь, хватались за грудь.
— Вставайте! — произнес Чихан, едва сумевши заговорить. — Нужно… походить!.. Вредно… Нельзя… Не лежите!
— Оденьте… рубашку… — с мучительным кашлем простонал второй.
— Простудитесь! — выдохнул Чихан, шатнувшись к Лжезолотинке. Он вынул из-под ее руки скомканную жгутом рубашку и, когда обнаружил, что она влажная, в сосновых иголках, бросил полотно на сук, стащил с себя куколь и накрыл молодую женщину.
— Великая… государыня… Золотинка… — заговорил первый, перемежая каждое слово вздохом, — он продолжал ходить. — Вы обвиняетесь в преступлении, предусмотренном статьей двухсот одиннадцатой частью третьей Уложения о наказаниях. Мы имеем распоряжение взять вас под стражу.
— Чушь! — выдохнула Лжезолотинка таким же сбивчивым голосом. — Я… никуда… не пойду…
— Распоряжение… применить силу.
— Применяйте!
Однако они и после этого ничего не применили, а продолжали ходить, описывая неровные круги и петли, а Лжезолотинка стала на колени, стянув на вздымающуюся грудь накидку пигалика.
— Что письмо? — спросил вдруг Чихан. — Я не понял.
— Да, хорошо бы понять, — с необъяснимой усмешкой отвечал второй. Они остановились за шаг от пленницы, чтобы прочитать сообщение, уже, очевидно, раскрытое… И читали долго, словно в толк не могли взять несколько строчек, которые уместились на малой костяной пластинке.
— Ну? Теперь усек? — спросил Чихана товарищ.
— Ага… Вот так.
— Всё?
— Так, а что?.. Да.
Оба посмотрели на пленницу особым, оценивающим взглядом. Словно примеряли ее на указанный в сообщении начальства образец или… прикидывали назначенную ей участь. Что-то нехорошее было в изучающих, враждебных взглядах.
Они убрали пластинку, стерев перышком запись. И задвигались как-то раскованно, будто все уже для себя решили.
— Наденьте свою рубашку, — вежливо, но сухо сказал Чихан, забирая куколь, причем Лжезолотинка пыталась ее удержать.
Потом Чихан подобрал с земли настороженный самострел, изящное и грозное изобретение пигаликов, поправил в замке стрелу, и Зимка невольно похолодела. Она заторопилась встать, чтобы прикрыться рубашкой, хотя, конечно же, понимала недостаточность защиты. Другой пигалик (она различала их не столько по лицам, сколько по пряжкам на ремнях и покрою куколей) развязал котомку и тощий мешочек, который там нашел, положил на пенек. Зачем?
Товарищ его был готов, и они пошли прочь, вскинув на плечи самострелы.
— Вы куда? — обессиленным голосом пролепетала Зимка, потерявшись на мысли, что они отмерят теперь двадцать шагов, чтобы стрелять. Пигалики не промахнутся и на расстоянии окрика. — Вы куда? — шевелила она губами и, стиснув рубашку, прикрывала иссеченную ветками грудь. Большие карие глаза расширились.
Пигалики уходили. И вот сразу — только что были — пропали они между деревьями и растворились в зеленом сумраке.
Зимка сильно хлопнула себя по плечу. Ладонь окрасилась кровью.
Комар.
Замедленно натянула она рубашку, убила еще комара — на голени. Потом не без опаски развязала мешочек. Пигалики оставили ей сухари.
В полнейшем ошеломлении, потерянная и раздавленная — нравственно уничтоженная сухарями, опустилась она на валежину. Дорого бы дала Зимка, чтобы узнать, что такого прочитали пигалики в своем письме.
А значилось там вот что:
«Государственная тайна. По прочтении немедленно стереть запись.
В развалинах Каменца обнаружена и расколдована обращенная в истукана волшебница Золотинка. Взята под стражу, ведется следствие. Все действия по захвату слованской государыни, которая есть ложная Золотинка и оборотень, отменяются. В остальном — по прежним указаниям. Сорок первый».
В Екшене плавилось все железное. Пожравши доспехи латников, огненная чума захватила колодезную цепь, воспалила приставленные к стене вилы, забытый в колоде топор, дверные засовы и петли, решетки, кухонные вертела и кочерги и, наконец, все неисчислимое множество гвоздей, скреп и скоб. Десятки малых, со сливу или яблоко, искреней шныряли по двору, скакали, брызгая искрами, кидались сквозь чахлый дымный огонь на стену, где под слоем старой краски и грязи притаилось что-то стоящее. Сладострастно чмокнув, сверкающий паразит, казалось, сосал оштукатуренное дерево, отчего оно тотчас же начинало пылать. Смявшийся блином колоб калился и разбухал, чтобы, наконец, отвалиться, оставив в стене черную, охваченную огнем дыру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
