— Ксюха, Ксюха! Рехнулась! Рази можно такое, — стонала Арина.
— Можно… Люлюшки, люлюшки, можно, — Ксюха схватила Арину за руку, вытащила её на круг. — Можно, кресна. Это моя семья.
Не было пугающей пустоты. По-прежнему, ласково смотрят на неё и слезятся глаза Егора. Как прежде, довольно поглаживает усы Иван Иванович. А Вавила, как зашелся вприсядке, так и идёт вокруг Арины. Только стаканы звенят на столе.
Прилетели журавли на родиму сторону…
— К столу, гостюшки дорогие, — пригласила Арина. Вавила, весело подмигивая ей, попросил:
— Ух, умаялся. Дай промочить чем-нибудь горло.
— За стол, за стол садись. Там и промачивай сколь хошь.
— За новую хозяюшку прииска, за нашу Ксюшеньку, — поднял стакан Егор. — Быть тебе счастливой, доброй, товарищей не гнушаться.
— Не погнушаюсь, дядя Егор. Вы меня не гнушайтесь. Спасибо, што проведать пришли.
Вавила пил пенную медовуху и смотрел на Ксюшу. «Пожалуй, правы Егор и Иван Иванович. Она совсем прежняя. Только уверенней стала. Вроде бы выросла. Повзрослела». Протянул к ней стакан.
— Желаю тебе счастья, Ксюша. Забастовку нашу не забывай.
— Не забуду, Вавила.
— Михея…
— Михея никогда не забуду. Ешьте, товарищи. Аграфена, дай я те грибков положу. Кресна, потчуй Ивана Иваныча.
Ничто не расскажет так о хозяйке дома, как праздничный стол. Изобилие блюд на столе — тщеславна хозяйка, пыль в глаза хочет пустить; стоит румяный пышный пирог, с краю нарезан, зажаренный гусь целиком, а рядом маленький нож — тоже тщеславна хозяйка, да скуповата: ясен намёк, что на столе для гостей, а что для вида. Если блюда полны и сколько б ни ели гости, а все пополняются — таровита хозяйка, радушна.
У Арины на столе — и грибы, и пельмени, и брусника мороженая, и вареники в сметане. На столе места нет, так на лавке миски стоят, ждут своего череда. Но… грибки переломаны. Видно перекладывали их из посуды в посуду. И укропу в них переложено. А капуста пресная. Не своё. Куплено у разных хозяек. Свое-то Ксюша перетаскала забастовщикам на прииск.
— Ешьте, ешьте, гостюшки, — угощает Арина. — Иван Иваныч, отведай пирожка с морковью.
— Спасибо. Я сыт.
— Ну уж, сыт! Нипочем не поверю. Вон шанежки… — Но, увидя перевернутый стакан с кусочком сахару на донце примолкла. Гость сыт. Теперь угощать можно только беседой, да разве ещё орехами.
Иван Иванович встал, прошёлся по избе, нервно потирая руки, и начал:
— А мы ведь к тебе, Ксюша, по делу зашли. Помнишь, я рассказывал про фаланги, общины?..
— Нет, што-то запамятовала. А вот про сны Веры Павловны помню.
— А помнишь, ты мне как-то сказала: эх, если б это наяву увидеть.
— Я и теперь хочу.
— Так может и начнем на твоем прииске? Мы за тем и пришли.
— На моем прииске? Вот будет ладно!
Иван Иванович облегченно вздохнул, пригнулся, торжествующе шепнул Вавиле:
— А ты сомневался.
Сел за стол. Подкрутил фитиль лампы, чтоб ярче горела, и вынул из кармана тетрадь. На обложке написано: «Устав рогачевской золотопромышленной артели». Сколько дум вложено в эту тетрадь. Сколько бессонных ночей проведено над ней. Иван Иванович провел рукой по обложке, как отец по голове любимого сына. Надел очки. А читать не мог. Снял очки. Протер их. Снова надел. Заговорил с паузами, глотая подступивший к горлу комок.
— Друзья! Тридцать лет я ждал этой минуты. Думалось: зря живу. Выходит не. зря. Не зря и на каторгу шёл. Сколько людей жизнь отдали… Вавила, читай.
— …Артель есть добровольное объединение равноправных, свободных работников…
Во главе артели стоит выборный комитет. Он организует работу, производит закупки оборудования, расчет с членами артели, намечает порядок отработки месторождения…
Довольным котенком пофыркивал на столе самовар. Аграфена согласно кивала головой и повторяла про себя:
— Так, так. Истинно так.
Арина подтолкнула Ксюшу под бок.
— Смотри, девонька, как ладно-то получается. Я ведь боялась, как ты управишься с этакой махиной. А смотри ты, помощь сама тебе с неба валится.
— Помолчи ты, — одернул Егор.
— Молчу, молчу. Правду говорят в народе, свет не без добрых людей.
— Комитет будет распределять жилища, — читал Вавила.
— Правильно, — перебила Ксюша. — Аграфенушка, тебе с сарынью в землянке тесновато. Иван Иваныч, как только организуем артель, так сразу отдадим Аграфене угловую комнату в новой конторе. Она малость тесновата, но зато светла, тепла.
— Господи, Ксюшенька! Дык нам не пляски устраивать. Нам лишь бы стены да потолок. Спасибо тебе. Ну читай, Вавила, дальше. Читай.
— Все возможные конфликты, то есть недоразумения по работе и в общежитии, будет разбирать выборной комитет.
— Смотри ты, как хорошо. — Снова встряла Арина. — Тебе одной с рабочими не управиться, а тут все сообча. Ажно зависть меня донимает. И откуда у тебя такие друзья завелись. Правильно говорят: не имей сто рублей, а имей сто друзей. Хорошо, Ксюшенька, а?
— Хорошо, кресна, — Ксюша обхватила Арину за шею, прижалась щекой к её плечу. — Шибко хорошо.
Вавила продолжал:
— Все намытое золото поступает в собственность артели, продается, а деньги делятся поровну.
Арина отстранила Ксюшу. Выпрямилась.
— Это как так делить? Тут я што-то не все понимаю.
— Очень просто, кресна. Робить будем все сообща, все у нас общее, ну и… золото делить поровну.
— Сдурела! — Всплеснув руками, Арина свалила на пол чашку с холодцом. Разбитая чашка ещё усилила негодование. — Это выходит — все деньги артели, а Ксюше шиш? Ксюшенька, прииск-то твоё приданое. Ты думать, Устин косой твоей прельстился? Плевать ему на косу твою. Сделать прииск артельным, тогда уж кусай локоть. Да и Ванюшка, чаю, трёкнется жениться на нищей. А ты што выдумал, старый, — накинулась Арина на Ивана Ивановича, — на девкино приданое рот раскрыл. Даром баба, а живо те тряпкой его заткну.
— Стой, помолчи, командир бесштанный! — Ухватив Арину за сарафан, Егор с трудом усадил её рядом с собой на лавку. — Молчи, говорю. Дай Ксюхе слово сказать.
— Не дам! Пусти, окаянный, — вырывалась Арина. — Ксюха ещё малолетка, долго ль её обмануть. А вы как коршуны на неё налетели.
Ксюша не унимала Арину, а опускала голову все ниже и ниже.
— Ксюша, может быть, ты не все поняла? — забеспокоился Иван Иванович.
— Поняла. Все поняла!
— Чего ж молчишь? Разве тут написано не то, о чем мы много раз говорили с тобой?
— Все как есть. — ещё ниже опустила голову, прошептала— все, о чем у костра грезили вместе…
Вместе грезили у костра! Вспоминала Ксюша мечты Ивана Ивановича об артельном Народном доме, большом, светлом. В нем много-много книг и обязательно сцена. Для чего сцена Ксюша хорошенько не поняла, но Народный дом — это очень понравилось Ксюше, Они подолгу обсуждали с Иваном Ивановичем и даже выбрали место на сухом, солнечном пригорке.
На нем потом похоронили Михея.
Вместе работать, вместе жить!
— Как бы дивно-то было! — мечтала тогда Ксюша,
А сейчас слышались только слова Арины: «Может, думать, Устин косою твоей прельстился?
— Ксюша, чего ж ты молчишь? — снова спросил Иван Иванович.
— До свадьбы, Иван Иваныч, никак не могу. Вот ежели после свадьбы… — и отвернулась к окну.
Арина опять вскочила с лавки, замахала на Ксюшу.
— Погодь обещать. Погодь. Посля свадьбы тебе хозяйством надобно обзавестись. Дом там, то да другое. Потом сарынь пойдёт, и о ней надобно подумать. Так што, гостюшки дорогие, — подбоченилась Арина, — ищите себе другой прииск. Тайга-то велика матушка. А на чужой каравай рот не разевайте. От Ксюхи отстряньте.
— И-и, вот оно как, — присвистнул Егор и взялся за шапку.
Вавила тоже начал одеваться. Но одевался молча. Думал: «Последним куском ведь делилась во время забастовки! Видно, последним куском поделиться легче, чем лишним…» Испытующе посмотрел на Ксюшу, стараясь разгадать, что сейчас у неё на душе.
Девушка подняла глаза и тоже смотрела на Вавилу. В них был испуг, отчаяние. Вавиле стало жаль Ксюшу. Он понял: трудно ей сейчас. Трудно выбрать, с кем пойти — с любимым или с товарищами; и какой бы она путь ни избрала, потеря для неё будет очень тяжелой. И неожиданно для себя, с нежностью подумал: «Зачем же ты, глупая, полюбила его? Не ровня он тебе». — Не раздумывая, он шагнул к Ксюше, подал ей руку и ласково сказал:
— Прощай, Ксюша. Надумаешь, приходи к нам опять. Приходи, — и поспешно вышел.
…Иван Иванович не пошел по улице, где ещё шумели ряженые, а свернул в переулок.
Падал пушистый снег. Он запорошил тропинку, и Иван Иванович сбивался с дороги, увязал в сугробах, но шёл все вперёд. Тропинка увела его в поле, упёрлась в стог сена. Иван Иванович остановился и подумал, что потерял дорогу: не эту, неторную, снежную тропу, а большую дорогу в жизни.
