Вот эсеров, повинных в призывах воевать с Колчаком, казаки не помиловали: кого расстреляли, кого попросту выпороли.
А кадетам казаки предложили передать всю полноту власти адмиралу А. В. Колчаку. Сам Александр Васильевич решительно отрицал, что участвовал в заговоре и даже что вообще о нем знал. Не участвовать — да, не участвовал, но вот насчет того, что не знал… очень сомнительно!
Потому что в заговоре ведущую роль играли представитель Деникина полковник Лебедев, генерал Андогский, полковник Волков. Заговорщикам активно помогали командующий войсками Антанты в Сибири французский генерал М. Жанен, американский генерал У. Гревс, Уордл, американский же адмирал О. Найт, командующий английскими войсками А. Нокс.
Сразу после переворота консул США во Владивостоке передает Колчаку кредиты, выданные и не использованные Временным правительством, на сумму 262 млн долларов, а также оружие на сумму 110 млн долларов.
А японцы поддерживали не Колчака, они давали оружие атаманам Г. С. Семенову и И. П. Калмыкову.
Ранним утром 18 ноября 1918 года А. В. Колчак произнес: «Я не искал власти и не стремился к ней, но, любя Родину, не смею отказаться, когда интересы России потребовали встать во главе правления».
Государство Колчака
Директория присвоила Колчаку титул Верховного правителя Российского государства и Главнокомандующего всех вооруженных сил. Деникин, Юденич и Миллер признали его в этом качестве. А Колчак подтверждал их полномочия и соглашался с их ролью. Фактически, разумеется, никакого подчинения не было и быть не могло.
Военный диктатор с неограниченным запасом полномочий, А. В. Колчак создал при себе Совет министров и особый совещательный орган, Совет Верховного правителя — прямо как у Деникина. Разница в том, что Антон Иванович действительно с кем-то советовался, и довольно часто, а вот Колчак предпочитал действовать по наитию и полагаясь не столько на закон, сколько на свое понимание «справедливости».
Государство Колчака распространяло власть на Западную Сибирь и Урал. Оренбургская губерния и Уральская казачья область были фронтовой и прифронтовой зонами. К востоку от Красноярска власть Колчака ослабевала, к востоку от Иркутска просто сходила на нет. В Приморье, Монголии и в русской Маньчжурии было сравнительно спокойно. От Байкала на восток до Хабаровска на 3 тысячи километров тянулся своего рода «пояс анархии», где власть принадлежала местным атаманам и «батькам».
На Севере вообще не было никакой власти. И инородцы Севера, и жившие в тех местах русские были предоставлены самим себе.
В декабре 1918 года — январе 1919 года на территории государства Колчака проживало порядка 15 миллионов человек. Из них 6 миллионов на Урале и в Предуралье, 6 миллионов на юге Западной Сибири, 2 миллиона на юге Восточной Сибири и Дальнего Востока, примерно 200 тысяч в русской Маньчжурии и в Монголии, около 500 тысяч на всем необъятном Севере. Точнее подсчитать невозможно, потому что перепись никогда не проводилась, а в 1917–1918 годах множество людей уезжало из Европейской России в Сибирь — и как в более сытый край, и спасаясь от большевиков.
Из этого многолюдства самое большее три-четыре миллиона жили в городах и близ Транссибирской магистрали. Из них полтора-два миллиона — в Сибири. Реально Колчак контролировал только эти районы и это население. И даже здесь было неспокойно!
Большинство эсеров из Комуча плохо относились уже Уфимской директории, как к «противоестественному союзу революции и реакции». Тем более эсеры не простили разгона «своих». Они так ничему и не научились. Официальным лозунгом сибирских эсеров стало гибельное: «Ни Ленин, ни Колчак». В белых генералах и офицерах они видели только «реакцию» и «диктатуру». И боролись с ней, как могли: вели агитацию, расклеивали листовки, срывали мобилизации.
При этом ведь эсеры оставались самой популярной из интеллигентских партий. Ведь к ХХ веку в крови 70–80 % провинциальных интеллигентов текло хотя бы немного крестьянской крови. А сибирское крестьянство не знало крепостного права, в большинстве своем было грамотно и полно собственного достоинства.
Даже с большевиками не было полностью покончено: в Томске сидел подпольный ревком большевиков — Нейбута и Рабиновича и, уверяю вас, вел агитацию вовсе не в пользу Колчака. А поймать эту публику не удавалось: всякий раз, когда контрразведка нападала на след, кто-нибудь предупреждал «борцов за народное дел». Помочь контрразведке Колчака? Нет, что вы! Это было бы так неинтеллигентно. С таким пособником «реакционных диктаторов» все сразу прекратили бы знакомство.
Из 2–3 миллионов горожан в Предуралье и Урале, 1–2 миллионов горожан в Сибири Колчак реально мог опираться в лучшем случае на десятую часть. В основном на часть интеллигенции, примерно половину военнослужащих, казаков, учащейся молодежи.
Невозможно придумать ничего более анекдотичного, чем советская байка: «Социальную опору колчаковщины составляли сибирские купцы, уральские промышленники, помещики, кулачество, зажиточное казачество, мелкая буржуазия города»[190].
Помещики не могли бы составить опору Колчаку, даже если бы очень хотели: их в Сибири просто не было. Купцы и промышленники вели себя так же, как и на Юге: старались воспользоваться моментом и ничего не дать армии.
Кулачество… Об отношениях государства Колчака с крестьянами придется поговорить особо.
Остается, видимо, «мелкая буржуазия города» — особенно если считать под ней и интеллигенцию.
Если Юг Деникина — это армия без государства, то Сибирь Колчака — это все же армия во главе государства. Колчак имел право облагать налогами — и облагал. А население старалось никаких налогов не платить. Колчак считал себя вправе проводить мобилизации… И проводил. А население прилагало колоссальные усилия, чтобы избежать мобилизации.
Верховный правитель
Независимо от своего желания Колчак вынужден был применять силу. Вопрос был только, сколько именно силы и в каких формах применять. Тут многое определяется личными качествами первого и неограниченно могущественного лица — Александра Васильевича Колчака.
Судя по всему, он вовсе не был плохим, жестоким человеком. Колчак — военачальник, Колчак — начальник экспедиции был человечен и добр. Его уважали и любили.
Колчак — правитель государства приносил в гражданское управление казарменный дух нетерпимости, неукоснительного слепого подчинения, авторитаризма, жестокости. Слишком часто Колчак наивно распахивал глаза, отказываясь понять своих подданных. Его все меньше уважали, почти не любили, боялись.
Колчак «точно знает», что люди должны платить налоги. Что это их вклад в общую победу над большевизмом. Он искренне гневается на тех, кто обманывает свое государство, и совершенно от души не хочет понимать: не все люди считают его государство «своим».
Для вроде бы вполне вменяемого Колчака 19-летний крестьянский парень, который не хочет воевать на его стороне, не инакомыслящий и не «другой». Он — предатель! Обсуждая нежелание людей поступать «правильно», Колчак неоднократно срывался на крик, стучал кулаком по столу, топал ногами… Только что не катался по земле. И отдавал крутые приказы в духе «Всыпать шомполов!», «Показать канальям, где раки зимуют!», «Расстрелять!».
Исполнители же истово выполняли приказы и даже добавляли от себя. Не только от чрезмерного усердия, но и потому, что сами думали так же. Почему люди не хотят вести себя «хорошо» и ведут себя «плохо»?! Их надо наказать, и это наказание глубоко справедливо. Пусть осознают свои заблуждения и исправляются.
Мобилизации городского населения были сравнительно несложны: города в Сибири тогда были небольшие, в них не особенно спрячешься. А то еще ставились заслоны на железнодорожных станциях, на улицах… Мужчин призывного возраста останавливали и могли тут же на месте «мобилизовать».
Или еще проще: начальники любых воинских команд имели права «мобилизовать» любого подходящего им человека. А откажется — вплоть до расстрела на месте. Археолога Г. П. Сосновского забрали в армию непосредственно на вокзале г. Ачинска: он собирался ехать в Красноярск для участия в археологической экспедиции[191].
Сам он был не таким уж и врагом колчаковского режима. Н. К. Ауэрбаху он писал из своей части: «В Иркутске появились отряды Семенова и возвращаются отряды Красильникова после освобождения Якутской области от большевиков… ст. Колтуки… занята красногвардейской бандой… Учебная команда нашего полка… отправилась на усмирение…»[192] Лояльнейшее письмо, но, судя по всему, имей Г. П. Сосновский возможность выбирать — долго бы его ждали в армии генерала Колчака.
Проблема признания
До переворота союзники были готовы признать Директорию… Но пока в Париже и Лондоне копались, в Сибири уже произошел переворот.
