– Ай, – вскричал он, – что это они так чертовски похожи на те, что в моем скромном домике?
– А я, видите ли, – отвечал Чжао, – только что их купил. Но не знаю, откуда они вообще. Кстати, когда вы выходили из дому, вы не заметили, стоят ваши орхидеи на месте или нет?
– Сказать правду, – промолвил гость, – я не заходил в кабинет, так что не могу знать, там они или нет. Тем не менее как бы им попасть сюда?
Чжао посмотрел на Ягуаня.
– Это нетрудно выяснить, – сказал тот. – В вашем доме, сударь, ваза разбита и есть шов, а в этой вазе шва нет.
Проверили – верно.
Ночью Ягуань пришел к хозяину и сказал ему:
– Сегодня я говорил вам, сударь, что у меня очень много цветов, вы же мои слова сочли вздором. Так вот, не угодно ли вам будет сейчас завернуть ко мне своей благородной стопой – мы бы при луне пошли полюбоваться! Одно только: нельзя брать с собой всех, вот разве взять Ая – это можно.
Ая, надо сказать, был мальчик, взятый из Гунчжаня.
Чжао согласился. При выходе из дому он нашел четырех носильщиков, ждавших у дороги с паланкином. Чжао сел, и они помчались быстрее скачущих коней.
Мгновенье – и они уже вошли в горы. До Чжао доносились дивные запахи, лившиеся в самые кости. Еще минута – и они пришли к какому-то гроту-дворцу. Перед Чжао стояли ярко расписанные, великолепные чертоги, совершенно непохожие на те, что Чжао у кого-либо видел.
Везде были среди камней цветы; стояли тонко, артистически сделанные вазы, в которых также цвели чудесные цветы. От них текло сиянье красоты и шел во все стороны необычайный аромат. Одних только орхидей – тех было несколько десятков ваз. И все – отборные: ни одной, чтобы не цвела пышно и прекрасно!
Когда Чжао налюбовался до конца, тем же порядком были поданы носилки, и он прибыл домой.
Ягуань был у Чжао еще лет десять, если не больше. Затем Чжао умер, совсем не хворав. Ягуань ушел из дома, вместе с Ая, и куда они делись – неизвестно.
КАК ВЫЗЫВАЮТ ДУХА ТАНЦЕМ
У нас в Цзи в народе есть такой обычай. Если кто захворает, то на женской половине дома устраивают гаданье о воле божества. Приглашают старую колдунью, которая бьет в железное кольцо и односторонний барабан, кружится, вертится, принимает разные позы. Это называют «выплясыванием духа».
В столице этот обычай особенно силен, и даже в самых лучших домах молодые женщины время от времени это делают сами. В горнице ставят на подносы мясо, льют вино на блюдо, вообще богато убирают стол. Зажигают огромную свечу, так что в комнате становится светлее, чем днем.
Женщина подбирает покороче подол юбки, поднимает одну ногу и выделывает танец шаньян[408].
С обеих сторон ее поддерживают за руки две другие женщины. Затем она начинает что-то болтать, дробно и, как нить, бесконечно. Не то она поет, не то читает заклинание или молитву. Слов в этом то мало, то много, – как-то все неровно и неодинаково, – нет определенного ритма, но какой-то напев есть.
В комнате помещается несколько барабанов, в которые начинают разом бить как попало, – впечатление грома… Бум-бум – так тебя и оглушит…
Губы женщины то открываются, то закрываются, но звуки смешиваются с гулом барабанов, и их не особенно-то разберешь.
Затем голова ее свисает, глаза скашиваются. Чтобы стоять, ей уже обязательно нужна поддержка людей, и стоит им как-нибудь упустить ее, как она падает на пол. Вдруг она вытягивает шею и делает сильный прыжок, отделяясь от земли этак на фут. Тогда женщины, собравшиеся в комнате, замирают в ужасе и, оторопев, смотрят на нее и говорят:
– Предок пришел вкусить от трапезы!
Затем дунут и загасят свечу, так что и в комнате и везде становится черно. Люди стоят затаив дыхание впотьмах и не смеют сказать друг другу ни слова. Да если бы и сказали, ничего не было слышно: стоит хаос звуков.
Так пройдет некоторое время, скажем, нужное, чтобы поесть, – и вдруг раздается грозный голос женщины, зовущей старика хозяина, старуху хозяйку и их детей, мужа и жену – и всех их по их детским именам[409]. Тогда, наконец, все бросаются зажигать свечу и, согнувшись в три погибели, спрашивают женщину, кому будет удача или горе. Посмотрят в чарки, плошки, на стол – а там все гладко, пусто, как было до сеанса.
Все собравшиеся засматривают теперь ворожее в лицо, стараясь узнать, сердитое оно или ласковое: чинно-чинно окружают ее со всех сторон и спрашивают. Она же отвечает им, как эхо.
Бывает, что среди присутствующих кое у кого создаются неодобрительные настроения. А дух уже знает и сейчас же тычет в эту женщину пальцем и кричит:
– Эта надо мной насмехается!.. Величайшее неуважение!.. Вот я сниму с тебя штаны!
И та, что не верила, посмотрит на себя – глядь, она уже голая, так и сверкает телом! Пойдут сейчас же искать и найдут штаны на дереве за воротами.
У маньчжурок, замужних и девиц, это почитание божества еще серьезнее. Чуть только является какое-нибудь недоумение, они непременно прибегают для разрешения его к этому способу. В этих случаях они садятся на игрушечного тигра, как на коня, берут в руки длинную пику и выделывают на кровати особые танцевальные движения. Это называется «выплясывать тигра-духа». Этому коню-тигру дают угрожающую, страшную позу, а сама ведунья говорит диким, зычным голосом. Говорят, что это – или Гуань, или Чжан, или Сюаньтань[410].
Он ни разу не закричит, но у него свирепый вид, еще сильнее напугает кого угодно.
Как-то нашелся мужчина, который подошел к окну, проковырял его и стал подглядывать. И что же? Сейчас же длинное копье прорвало окно, проткнуло ему шапку и втащило ее в комнату.
В это время вся семья – и старухи, и молодухи, старшие и младшие сестры, стоят и трясутся… Идут ли, стоят ли – словно летят гуси: не смеют позволить себе какого-нибудь раздвоения мыслей или лени в костях.
ИСКУССТВО «ЖЕЛЕЗНОЙ РУБАХИ»
Мусульманин Ша изучил искусство силача «Железной рубахи». Сложит пальцы, хватит – отрубает быку голову. А то воткнет в быка палец и пропорет ему брюхо. Как-то во дворе знатного дома Чоу Пэнсаня подвесили бревно и послали двух дюжих слуг откачнуть его изо всех сил назад, а потом сразу отпустить.
Ша обнажил живот и принял на себя удар. Раздалось – хряп! – бревно отскочило далеко.
А то еще, бывало, вытащит свою, так сказать, силу и положит на камень. Затем возьмет деревянный пест и изо всех сил колотит. Ни малейшего вреда.
Ножа, однако, боится.
УСМИРЯЕТ ЛИСИЦУ
Некий ученый сановник терпел от лисьих наваждений и заболел сухоткой. Были исчерпаны все средства – и талисманы, и молебны. Тогда он попросил отпуска и поехал домой, на родину, рассчитывая, что хоть там можно будет укрыться и отделаться от лиха. Сановник поехал, а лиса с ним. Он сильно перепугался и не знал, что предпринять.
Однажды он остановился за воротами города Чжо[411]. Появился врач с колокольчиком[412], уверявший, что умеет усмирять лисиц. Сановник пригласил его к себе. Лекарь дал ему снадобье, сказавшееся не чем иным, как средством, употребляемым в супружеских спальнях. Лекарь велел ему поскорее принять снадобье, идти к себе и вступить с лисой в сношение.
Сановник почувствовал прилив острой, непреоборимой силы. Лиса давай уклоняться, переменять место, жалобно плакала и просила перестать, но он не слушал ее и наступал все храбрее и храбрее. Лиса вертелась, ворочалась, стараясь высвободиться, и от невозможности уйти сильно страдала. Через некоторое время звуки прекратились. Посмотрел – она проявилась в лисьем образе, но была уже мертва.
Некогда был известен один из моих земляков – Лаоай[413]. Он уверял, что во всю свою жизнь ни разу еще не был приятно удовлетворен. Как-то он спал ночью в уединенном помещении. Кругом не было никаких соседей. Вдруг пробежала какая-то девица. Глядь – двери не открывались, а она уже к нему проникла. Он догадался, что это лиса, но и ей был рад: радостно устремился к ней и едва успел положить матрац и одеяло, как прямо вошел, прорывая кожу. Лиса от испуга и боли закричала, завыла жалобно и остро, словно сокол, старающийся сорваться с петли. Пробила окно и выбежала.
Земляк все смотрел из окна, издавая страстные любовные звуки, умолял ее, призывал ее: все надеялся, что она вернется. Но повсюду было уже тихо.
Вот это так настоящий, грозный воевода против лисиц! Следовало бы ему прибить у своих ворот вывеску: «Изгоняю лисиц». Можно сделать из этого профессию!
БОГ ГРАДА
Покойный Ван Юньцан, отправляясь на службу в Чу, решил подняться на гору Дракона и Тигра и посетить там Небесного Учителя[414]. Доехав до озера[415], он уже садился в свою лодку, как вдруг в это самое время появился какой-то человек, сидевший в небольшом челноке, подъехал к нему и велел лодочникам доложить. Ван принял его. Это был высокий приличный человек. Он вынул из-за пазухи визитный листок Небесного Учителя, в котором стояло следующее: «Узнав, что ваши кони и свита готовы подойти, посылаю вперед человека нести ваши доспехи»[416]. Ван изумился этому предугадыванию и еще более уверовал в божественную силу Учителя. Теперь он направлялся к нему с полной и убежденной искренностью.
