– А почему эти зверюшки не кусают дальнерожденных?
– Потому что не любят чужих! – Вотток невесело усмехнулся своей шутке. – Мы ведь здесь чужие, ты знаешь. Мы даже не способны усваивать здешнюю пищу, и нам для этого приходится время от времени принимать особые ферментирующие вещества. Наша химическая структура самую чуточку отклоняется от здешней нормы, и это сказывается на цитоплазме… Впрочем, ты не знаешь, что это такое. Ну, короче говоря, мы сделаны не совсем из такого материала, как вы, врасу.
– И потому у вас темная кожа, а у нас светлая?
– Нет, это значения не имеет. Чисто поверхностные различия – цвет кожи, волос, радужной оболочки глаз и прочее. А настоящее отличие спрятано глубоко, и оно крайне мало – одна единственная молекула во всей цепочке, – сказал Вотток со вкусом, увлекаясь собственными объяснениями. – Тем не менее вас, врасу, можно отнести к Обыкновенному Гуманоидному Типу. Так записали первые колонисты, а уж они-то это знали. Однако такое различие означает, что браки между нами и здешними жителями будут бесплодными, что мы не способны усваивать местную органическую пищу без помощи дополнительных ферментов, а также не реагируем на ваши микроорганизмы и вирусы… Хотя, честно говоря, роль ферментирующих веществ преувеличивают. Стремление во всем следовать примеру Первого Поколения порой переходит в чистейшей воды суеверия. Я видел людей, возвращающихся из длительных охотничьих экспедиций, не говоря уж о беженцах из Атлантики прошлой Весной. Ферментные таблетки и ампулы кончились у них еще за два-три лунокруга до того, как они перебрались к нам, а пищу, между прочим, их организмы усваивали без малейших затруднений. В конце-то концов, жизнь имеет тенденцию адаптироваться…
Вотток вдруг умолк и уставился на нее странным взглядом. Она почувствовала себя виноватой, потому что ничего не поняла из его объяснений – всех главных слов в ее языке не было.
– Жизнь… что? – робко спросила она.
– Адаптируется. Приспосабливается. Меняется! При достаточном воздействии и достаточном числе поколений благоприятные изменения, как правило, закрепляются… Быть может, солнечное излучение мало-помалу вызывает приближение к местной биохимической норме… В таком случае все эти преждевременные роды и мертворожденные младенцы представляют собой издержки адаптации или же результат биологической несовместимости матери и меняющегося эмбриона… – Вотток перестал размахивать ножницами и склонился над бинтами, но тут же опять поднял на нее невидящий, сосредоточенный взгляд и пробормотал: – Странно, странно, странно! Это означает, знаешь ли, что перекрестные браки перестанут быть стерильными.
– Я снова слушаю, – прошептала Ролери.
– …Что от браков людей и врасу будут рождаться дети!
Эти слова она поняла, но ей осталось непонятно, сказал ли он, что так будет, или что он этого хочет, или что этого боится.
– Старейшина, я глупа и не слышу тебя, – сказала она.
– Ты прекрасно его поняла! – раздался рядом слабый голос. Пилотсон альтерран лежал с открытыми глазами. – Так ты думаешь, что мы в конце концов стали каплей в ведре, Вотток? – Пилотсон приподнялся на локте. Темные глаза на исхудалом воспаленном лице лихорадочно блестели.
– Раз у тебя и у некоторых других раны загноились, это надо как-то объяснить.
– Ну так будь проклята адаптация! Будь прокляты твои перекрестные браки и те, кто родится от них! – крикнул раненый, глядя на Ролери. – До тех пор пока мы не смешивали своей крови с чужой, мы представляли Человечество. Мы были изгнанниками, альтерранами, Людьми! Верными знаниям и законам Человека! А теперь, если браки с врасу будут давать потомство, не пройдет и Года, как наша капля человеческой крови исчезнет без следа. Разжижится, растворится, превратится в ничто. Никто не будет пользоваться этими инструментами и читать эти книги. Внуки Джакоба Агата будут до скончания века сидеть, стуча камнем о камень, и вопить… Будьте вы прокляты, глупые дикари! Почему вы не можете оставить нас в покое, в покое!
Он трясся от озноба и ярости. Старый Вотток, который тем временем наливал что-то в один из своих меленьких пустых внутри дротиков, нагнулся и ловко всадил дротик в руку бедного Пилотсона, чуть пониже плеча.
– Ляг, Гуру, – сказал он, и раненый послушался. На его лице была растерянность.
– Мне все равно, если я умру от ваших паршивых вирусов, – сказал он сипнущим голосом. – Но своих проклятых ублюдков держите отсюда подальше, подальше от… от Города…
– Это на время его успокоит, – сказал Вотток со вздохом и замолчал.
А Ролери снова взялась за бинты. Такую работу она выполняла ловко и быстро. Старый доктор следил за ней, и лицо его было хмурым и задумчивым.
Когда она выпрямилась, чтобы дать отдохнуть спине, то увидела, что старик тоже заснул – темная кучка костей и кожи в углу позади стола. Она продолжала работать, размышляя, верно ли она поняла его и правду ли он говорил – что она может родить Агату сына.
Она совсем забыла, что Агат, возможно, уже лежит убитый. Она сидела среди погруженных в сон раненых, под гибнущим Городом, полным смерти, и думала о том, что сулит им жизнь.
Глава 14
Первый день
Вечер принес с собой стужу. Снег, подтаявший под солнечными лучами, смерзся в скользкую ледяную корку. Прячась на соседних крышах и чердаках, гаали пускали в ход свои вымазанные смолой стрелы, и они проносились в холодном сумрачном воздухе, точно ало-золотые огненные птицы. Крыши четырех осажденных зданий были медными, стены – каменными, и пламя бессильно угасало. Баррикады уже никто не пытался брать приступом. Прекратился и дождь стрел – и с железными, и с огненными наконечниками. С верха баррикады Джакоб Агат смотрел на пустые темнеющие улицы между темными домами.
Осажденные приготовились к ночному штурму – положение гаалей, несомненно, было отчаянным. Но холод все усиливался. Наконец Агат назначил дозорных, а остальных отправил с баррикад заняться своими ранами, поесть и отдохнуть. Если им трудно, то гаалям должно быть еще труднее – они хотя бы одеты тепло, а гаали совсем не защищены от такого холода. Даже отчаяние не выгонит северян, кое-как укутанных в обрывки шкур и войлока, под этот страшный прозрачный свет льдистых звезд. И защитники уснули – кто прямо на своих постах, кто вповалку в вестибюлях, кто под окнами вокруг костров, разведенных на каменном полу высоких каменных комнат, а их мертвые лежали, окостенев, на обледенелом снегу у баррикад.
Агат не мог спать. Он не мог уйти в теплую комнату и оставить Площадь. Весь день они сражались здесь не на жизнь, а на смерть, но теперь Площадь лежала в глубоком безмолвии, и над ней горели созвездия Зимы – Дерево, и Стрела, и пятизвездный След, а над восточными крышами пылала сама Снежная Звезда. Звезды Зимы. Они сверкали кристаллами льда в глубокой холодной черноте ночи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
