сюда устремились сотни тысяч паломников всех верований — и буддистов, и хиндуистов, и джайнов, и даже христиан — предусмотрительные английские колонизаторы не преминули в годы своего господства построить здесь и свой грандиозный храм; правда, он пришел в упадок с тех пор, как индийское правительство отказалось его субсидировать.
Дорога от аэродрома к Бенаресу пролегала по неописуемо красивой местности — зеленели поля, высились статные пальмы. Но сама дорога оставляла горестное впечатление: к священному городу без конца тянулись — то на повозках, то на колясках рикш, то на верблюдах, то пешком — усталые, обессилевшие люди. У железнодорожного переезда наш автомобиль поравнялся с высокой арбой, на которой сидели пятеро грустных женщин и стариков. Сзади был заботливо приторочен какой-то длинный узкий сверток, запеленутый в ткани. «Везут хоронить, — лаконично сказал мне шофер. — Сейчас многих жгут там. Больше, чем обычно. Говорят, из-за сочетания звезд мрут люди».
Не доезжая до города, мы свернули к грандиозному буддийскому храму Сарнат, который стоит на том самом месте, где, по преданию, 2500 лет назад Будда встретился с пятью ранее покинувшими его учениками и впервые начал проповедовать свое учение. Вокруг возвышающейся среди археологических раскопок древней гигантской ступы Дхамех, воздвигнутой около пятисотого года нашей эры, бродили, бормоча слова молитвы и позванивая колокольчиками, последователи Будды. Храм также был полон молящимися. Песнопения верующих доносились и из расположенного неподалеку большого храма джайнов.
Но то, что довелось мне увидеть полчаса спустя в самом Бенаресе, превзошло всякие ожидания, и, чтобы описать это, трудно даже найти слова. Наша машина с трудом протискивалась по узким улочкам, забитым людьми. Звенели какие-то звоночки, глухо стучали барабаны, пели цимбалы. В воздухе плавали голубоватые облака пахучих курений. У входов в храмы толпились тысячи верующих с цветами в руках, терпеливо ожидавших очереди к священнослужителю, который заученным механическим жестом брал цветы, ополаскивал их в святой воде и возвращал, как божий дар, людям.
У входа в тысячи лавчонок стояли неутомимые зазывалы, на все лады воспевавшие свой товар — предметы для ритуальных обрядов, сувениры, золототканые бенаресские ткани и вышивки, шелка, изделия из кости. Двигались какие-то религиозные процессии. Вдруг посреди улицы можно было увидеть, как темнокожий, совершенно нагой человек с белым, красным или желтым знаком своей касты на лбу совершенно немыслимым образом выворачивал свои руки и ноги и застывал на тротуаре, как приснившийся в кошмаре живой узел, то ли на одной ноге, то ли на одной руке, — это йог, чья непостижимая гимнастика представляет собою часть его философии и религии. Важно шествовали седовласые длиннобородые брамины в белых и красных одеяниях с ослепительно начищенными медными сосудами для святой воды. Тянули руку за подаянием прокаженные. Хромые и слепые, припадочные, покрытые язвами и струпьями люди шли, ползли, бессильно лежали на тысячелетних каменных ступенях, спускавшихся с крутой горы к зеленоватой воде широкого многоводного Ганга. Многим из них не хватило сил, чтобы добраться до реки, но им уже было все равно, они были спокойны: им посчастливится умереть в Бенаресе, значит, они попадут на небо.
Мы доехали до огромного двухэтажного моста, пересекающего Ганг, — по одному этажу идут поезда, по второму — машины, — там пересели на катер, чтобы увидеть с реки величественную панораму древнего Бенареса, выстроившегося вдоль огромной излучины реки на протяжении четырех миль. На солнце сверкали высокие купола древних дворцов и хиндуистских храмов, перемежающихся с тонкими, словно иглы, минаретами мечетей. Беспокойный Ганг в период разлива поднимает свои воды на несколько метров. Поэтому каменные стены древних зданий, стоящих на косогоре, строились с расчетом на максимальный уровень реки. Они возвышаются над Гангом, словно гигантские крепости. Но самое впечатляющее зрелище — это знаменитые каменные лестницы Бенареса, спускающиеся с самого верха крутого берега до реки. По этим лестницам ежедневно сходят к Гангу для свершения омовений в воде священной реки сотни тысяч пилигримов, и особенно много их было именно в этот день, пятого февраля, когда ожидался конец света.
Вдоль берега двигались десятки лодок. На каменных лестницах были укреплены многие сотни высоких бамбуковых шестов с разноцветными флагами. Это священнослужители, свершавшие свои обряды над водой, давали знак верующим о себе. Они сидели или стояли под огромными цветными зонтами. Толпа медленно, с паузами, двигалась к воде непрерывным потоком, люди были прижаты друг к другу так, что им, видимо, трудно было дышать, и все были вместе — старые и молодые, больные, здоровые и умирающие, старики и дети. Когда толпа выносила их к самому краю воды, они, одетые, входили в реку и начинали сосредоточенно свершать обряд омовения. Меня почему-то поразила удивительная деловитость многих из этих пилигримов — они доставали мыло и мылись по-настоящему, со вкусом, как в бане. Потом, умиротворенные, аккуратно расчесывали волосы, выжимали облипавшую тело одежду, и толпа продолжала свой круговорот, повернув кверху, туда, где звенела и гремела священная музыка храмов. Не знаю, было ли это случайным совпадением, но на древней стене над Гангом я увидел начертанную огромными буквами рекламу мыла «502», изготовляемого концерном Тата.
В двух местах у самой воды дымились костры, на которых жгли тех, кто уже сподобился помереть на святой земле. Меня вежливо предупредили, что это зрелище фотографировать не следует, но если бы сие и было дозволено — рука не поднялась бы... Дюжие хмурые служители из секты неприкасаемых, работаюшие кочегарами у этих костров, действовали деловито и организованно. Сначала они вымачивали туго спеленатый тканями труп в воде Ганга, потом водружали его на костер из сухих чурок, обкладывали поленьями, зажигали соломку под костром, и к небу вздымался дымок. Звучала музыка, слышались заунывные песнопения, рыдания, если было кому оплакивать ушедшего в лучший мир. Потом костер угасал, и пепел высыпали все в те же священные воды Ганга, в которых совершали свои омовения единоверцы усопшего.
Так было здесь и сто, и тысячу, и три тысячи лет назад. На нас глядела с древних каменных куполов, изъеденных дождями и ветром, старая темная и безысходная Индия, доведенная до отчаянного состояния двухсотлетним колониальным господством англичан. Было отчего загрустить, и Бенарес навсегда остался бы в моей памяти вот таким, как я его сейчас описал, если бы мои догадливые индийские спутники не отвезли меня, оглушенного, ослепленного и задушенного дымом костров, сразу же с берегов Ганга в зеленые сады Бенаресского университета. Да, университета! Здесь, в этом древнейшем городе, средоточии всего старого и отсталого, на огромной территории уже были возведены окруженные садами и парками современнейшие здания высшей школы, куда съезжается молодежь со всей Индии и даже из-за границы, чтобы приобщиться
