Квинт Цицерон прекратил писать и огляделся, прикидывая, где спрятать свиток, чтобы римляне его нашли, если помощь опоздает и галлы возьмут штурмом или измором лагерь. Квинту очень хотелось, чтобы о его мужестве узнали свои. Брат Марк мог бы поместить этот эпизод в одну из своих книг.
Мысль, что геройский его поступок так и останется неизвестным, приводила Квинта в отчаяние. Внутренне он уже почти смирился с тем, что погибнет в Белгике. Но смириться с тем, что о его доблести не узнает Рим, он не мог.
II
Клодий тем временем снаряжался для опасного предприятия. Упрямец для предстоящего не подходил — слишком непокорный, да и заметный. И через укрепления его тайком не проведешь — как уже сказал Клодий, лошадей придется красть у галлов. Одежду он взял галльскую — штаны, шапку и лингонский плащ. Волосы, правда, у него были каштановые, а лицо бритое, но это не беда — у Поллы срезали почти под корень светлые ее волосы, и она окончательно сделалась похожа на мальчишку-колона, каких держат для всяческих услуг в лагере. Из ее волос Зосим быстро соорудил усы хозяину, приклеив смолой к верхней губе. Потом каштановые волосы Клодия смочили водой, засыпали известью и гребнем начесали так, чтобы они встали дыбом. Сзади ремешком привязали пучок светлых волос. Получилось отлично. Издали — настоящий галл, никто не остановит его, не окликнет.
Полла смеялась, глядя на эти метаморфозы. Пришел Луций Ворен, принес трофейный галльский меч в ножнах. С Вореном они сделались друзьями с первого дня, вернее, с той ночи, когда начался штурм лагеря.
— Металл отличный, — сказал Ворен. — Все хочу отыскать какого-нибудь местного кузнеца и увести с собой в Италию. Риму мечи еще долго надобиться будут — не последняя война, чует мое сердце.
Клодий кивнул — его сердце подсказывало то же самое.
Из съестных припасов брать было почти нечего — сухари да баклагу с водой, куда чуть-чуть добавили вина. Галл бы взял с собой в дорогу пращу. Но Клодий почти не владел пращей, потому захватил пару пилумов. Меч, как всегда, у бедра. Кинжал — у пояса. Под мохнатым галльским плащом — прочный панцирь. Шлем надевать не стал, шлемы все были римские. Ну что ж, от троих отобьется без труда, а вот от пятерых — вряд ли. А галлы не ездят по одному. Если какой-нибудь знатный отправляется в дорогу, с ним целая толпа, и все верхами. Всадники у галлов отменные. Зато их пехота против римской ни за что не устоит.
Поллу нарядили мальчишкой-слугой. В темноте их спустили со стены на веревке, и гонцы крадучись двинулись к вражескому лагерю. Полла умела ходить бесшумно. Клодий — тоже.
Картина III. Проконсул Галлий и Иллирии
Было бы забавно, если бы легатом у Цезаря был не Квинт Цицерон, а Марк, и я бы спасал, рискуя жизнью, своего злейшего врага. Впрочем, разве не все равно, кто легат — Марк или Квинт? Я спасаю Зосима, Полибия и Луция Ворена. А вместе с ними — целый легион.
Из записок Публия Клодия Пульхра
Декабрь 54 года до н. э
I
В этот раз Полла не сбилась с дороги, и в лагерь Цезаря они успели добраться на другой день до темноты. Факелы зажгли, но лишь для того, чтобы их заметили издалека в начинавших сгущаться зимних сумерках. Лагерь стоял у реки, а чуть далее, за частоколом и деревянными римскими башнями, высились стены Самаробривы, города амбианов, сложенные из камня и древесных стволов.
Все же пришлось подождать, пока солдаты бегали докладывать Цезарю. Ворота наконец отворились, и гонцов впустили внутрь.
Клодия провели к императору. В деревянном претории было не слишком тепло, но возле стола горели сразу три бронзовых светильника. Цезарь просматривал какие-то записи. Без доспехов и палудаментума он выглядел как-то не воинственно. Длинные волосы поредели на висках, так что лоб, и без того большой, казался просто невозможно высоким, расчерченный наподобие буквы «Т» двумя вертикальными и двумя горизонтальными морщинами. Щеки сильно запали — не хватает зубов, предположил Клодий — и к тому же небриты — в знак траура. Скорее всего, небритость и длинные волосы — это траур по Юлии. Хотя странно, что мужчина так долго скорбит…
Цезарь отложил стило и поднялся встречать гостя.
— Далеко же ты забрался. Да и зима выдалась тревожной, — заметил император.
— Это точно, я не скучал в дороге, — признался Клодий.
— Я велел принести еды. Ты один?
— Со мной лишь проводник-галл.
— Вас разместят в палатке моей контубернии.[147]
— Я сожалею о смерти Юлии…
— Разве у нас нет другой темы для разговора?
Слова императора, по меньшей мере, удивили.
Клодий был уверен, что Цезарь, потерявший единственную дочь, испытывает страшную боль, но всеми силами ее скрывает. Хорошо, не будем говорить о Юлии. Сенатор лишь кашлянул и протянул Цезарю запечатанные таблички.
— Что это?
— Мне удалось прорваться сквозь галльские позиции с письмом Квинта Цицерона. Он осажден нервиями в собственном лагере. Почти все его люди ранены. Запасы на исходе. Они едва держатся. Положение отчаянное.
Колон принес миску с горячей похлебкой, и Клодий набросился на еду. Вдруг разболелось горло, и стало трудно глотать. Этого только не хватало — здесь захворать.
Цезарь отложил письмо легата.
— Еще один лагерь… — проговорил император, глядя на огонь светильника и размышляя вслух. — Сейчас же велю готовиться к выступлению. Но добраться быстро не смогу — легионы не укомплектованы, так что двигаться надо с осторожностью. Придется ждать подкреплений.
— А что с лагерем Квинта? — спросил Клодий — горячая похлебка на удивление быстро кончилась. — Ему надо как-то сообщить, что ты идешь на помощь, иначе он подумает, что я не добрался, как и другие, и сдастся. Или солдаты так падут духом, что галлы возьмут лагерь штурмом.
— Да, гонца надо послать. Но кого? Никто не знает дорогу. Без проводника — верная смерть.
— Я знаю дорогу. Мне даже проводник не нужен.
— Ты сильно рискуешь.
— Я же Бешеный, должен рисковать.
— Хорошо. Я дам тебе письмо на греческом. Обернутый вокруг дротика папирус метнешь через стену. Так проще и безопаснее — тебе не нужно будет проникать в лагерь. И возвращайся в Самаробриву. К тому времени я уже выступлю.
Цезарь тут же взял лист папируса и стал писать.
— Ты слышал, что случилось с легионом и пятью когортами новобранцев Титурия Сабина и Котты? — спросил он.
— Да, знаю. Они угодили в ловушку и погибли. Их лагерь был в землях эбуронов. Сами галлы нам сказали об этом.
— Без подробностей, — уточнил Цезарь. — Мне сообщили кое-какие детали. Вождь Амбиориг доставлял поначалу им провиант, потом взбунтовался, перебил солдат, валивших лес, и хотел штурмом взять лагерь. Наши отбили атаку, и галлы отступили. Тогда Амбиориг пошел на хитрость — он вызвал Сабина на переговоры и стал клясться, что восстал против римлян не по своей воле, а потому, что все галлы восстали. — Рассказывая, он продолжал писать. — И вот Амбиориг предлагает из дружеских чувств Сабину с его людьми оставить укрепления и идти в лагерь Квинта Цицерона, до которого всего пятьдесят миль, или к Лабиену, до которого много дальше. Сам Амбиориг дает клятву, что беспрепятственно пропустит римлян через свои ряды. Сабин поверил… — На лице Цезаря мелькнула презрительная гримаса. Или это только померещилось Клодию в неверном блеске светильника? — Несмотря на протесты Котты — ибо Котта был против, Сабин повел на рассвете солдат вместе с огромным обозом из лагеря. Они тут же спустились в опасную котловину, и галлы их окружили. Атаковать не стали — обстреливали издали, чуть наши высунутся из рядов. Сабин совсем потерял голову, бегал и суетился. Решено было построить солдат в круг,[148] а потом Сабин согласился ехать на переговоры, Амбиориг дал ему слово. Котта слову варвара не поверил и наотрез отказался покинуть солдат. Сабин же отправился к галлам. Амбиориг тут же велел убить Сабина и его людей. Как только эбуроны прикончили наших, они закричали: «Победа! Победа!» и кинулись на оставшихся. Котта погиб. Остатки легиона пробились в лагерь и здесь отражали штурм до ночи, а ночью покончили с собой. Лишь немногие во время схватки проскользнули сквозь галльские ряды и ушли лесом, им посчастливилось добраться до лагеря Лабиена. Лабиен прислал мне гонца с подробным рассказом. Пока не отомщу за их смерть, я буду носить траур. Так что траур по Юлии перешел в траур по моим соратникам.
— Кому будешь мстить?
— Эбуронам. Всему племени. Но лишь ему одному. Верные не должны пострадать. Как только мои легионы двинутся в их земли, эбуроны побегут в леса и болота. Идти туда мелким отрядам — смертельно опасно. Нет, я не буду посылать моих людей, я созову со всех сторон союзников и разрешу грабить эбуронов, продавать в рабство и убивать. Пусть в галльских лесах галлы убивают галлов. — Лицо Цезаря передернулось, но тростниковое перо продолжало скользить по папирусу. — Даже имени эбуронов не останется.
