…В ту ночь Мадикен спала крепко. Прошедший день выдался на редкость долгим, замечательным, полным потрясений. «Вот какие бывают дни», — засыпая, подумала Мадикен.
Наутро она проснулась рано. Потому что Лисабет уже сидела на корточках возле печки и заколачивала гвозди в полено. Под такой шум не больно-то поспишь.
Мадикен сразу перевесилась с кровати, чтобы посмотреть на свои сандалии. Сандалии были на месте. Добрая Альва все сделала, как обещала. Она их помыла, почистила щеткой и навела такой блеск, что они стали совсем как новые. Только чуть-чуть потемнели, а так ничего не заметно.
Мама и не заметила. Она пришла и принесла девочкам в постель горячего шоколаду, в честь Первого мая. И тут она увидела сандалии.
— Ну, вот сегодня ты можешь их надеть, — говорит мама. — Мы скоро пойдем смотреть, как папа будет идти на демонстрации. Правда же, хорошо, что ты их вчера не надевала?
— Я надевала их вчера вечером, — говорит Мадикен, и так как глаза у нее часто бывают на мокром месте, у нее сразу потекли слезы.
Тут-то мама все и узнала, как было дело и как гадко себя вела Мадикен. Хуже всего было не то, что она надевала сандалии, — хуже всего было, что она сделала это тайком от мамы и хотела от нее скрыть свой поступок.
— Зато одну сандалию она сберегла, — говорит Лисабет. — Она прискакала домой на одной ножке. Правда же, Мадикен?
После этого мама узнала и все остальное.
Мама слушала молча, но у нее было такое выражение, точно она сейчас рассмеется.
— Да, нечего сказать, хороши у меня девочки! — говорит она наконец.
— Только не я, — говорит Лисабет. — Я не брала сандалии.
— Разумеется, ты не брала. Зато я должна передать тебе привет от бургомистерши. Вчера вечером я встретилась с ней в павильоне.
— Да ну ее! — говорит Лисабет. — Она же глупая.
Мама замолчала и долго ничего не говорила.
— Но ты нас все-таки любишь? — робко спросила Мадикен.
— Конечно, любит, — сказала Лисабет.
И мама с ней согласилась:
— Конечно же, я вас люблю! Что бы вы, две дурошлепки, ни натворили, это дела не изменит. Никогда, никогда в жизни!
Лисабет смеется и делает ангельское личико.
— Я так и знала, — говорит она и снова принимается стучать молотком.
Что значит — бедность беззащитна?
Недавно у Мадикен был разговор с папой о деньгах, он ей кое-что объяснил: например, что значит, когда у людей есть деньги и когда их нету. Он рассказал ей, что такое настоящая бедность, когда людям не на что бывает накормить своих детей. Папа сказал, что на свете много бедняков, некоторые из них пишут ему в газету и просят о помощи.
Иногда Мадикен после уроков забегает к папе в редакцию, где все завалено бумагами, заставлено баночками с клеем, ручками и ножницами. Однажды она нечаянно прочитала у него на столе такое письмо. Ах, что это было за письмо! Все только про болезни и разные неприятности, а кончалось оно словами: «Пишет Вам в горе и отчаянии человек, беззащитный в своей бедности».
Мадикен не совсем поняла, что это значит, но почувствовала, что ей было очень грустно это читать.
— Папа, а «беззащитный в своей бедности» — что это значит?
И папа объяснил, что при настоящей бедности человек как будто связан по рукам и ногам, и когда что-то случается — например, болезнь или какие-нибудь неприятности, та человек оказывается совершенно беззащитен.
Мадикен стало очень жалко бедных и беззащитных людей, и она потом много раз вспоминала об этом разговоре.
Взять хотя бы Альву, ей тоже очень хочется иметь побольше денег. «Ну почему, скажите, именно мне выпало на долю быть бедной, точно церковная мышь?» — говорит она.
«Ну уж про Альву, кажется, никак не скажешь, что она беззащитная», — думает Мадикен. К тому же Альва давно изобрела способ разбогатеть, и у нее, наверно, будет целая куча денег. Альва купила лотерейный билет, и Мадикен, будьте спокойны, от нее не отстала. Мадикен тоже не прочь заиметь кучу денег. Альва все устроила так, чтобы никто не узнал. Это у них с Альвой большой секрет. Мадикен взяла две кроны, которые ей подарила бабушка на день рождения. Бабушка сказала, что Мадикен может их истратить на что захочет. А разве можно придумать что-нибудь лучше лотерейного билета! Альва говорит, что скоро будет тираж и тогда по той бумажке можно будет получить деньги. Когда Мадикен это услыхала, она даже не поверила, что возможно такое чудо.
— А это точно? — спрашивает Мадикен. — Ты можешь сказать: «Черт меня побери, если это не так!»?
Мадикен считает, что именно так надо говорить, когда клянешься, что ты сказала правду. Хотя вообще-то поминать черта нельзя, это Мадикен давно знает.
Но Альва не может поклясться, что деньги непременно будут.
— И смотри, не вздумай на меня пенять, если мы не выиграем! — говорит она. — Помни, что ты сама меня просила.
Во всяком случае, у Альвы и Мадикен появилось теперь прекрасное развлечение. Уединившись вечером на кухне, они мечтают вдвоем, что они сделают, когда разживутся деньжатами.
— Если я выиграю главный приз, — говорит Альва, — то обещай мне, что ты на другой день придешь меня будить в шесть утра. И ты мне скажешь: «Вставай, Альва, подымайся и разводи огонь в плите!»
— А зачем это, Альва? — удивляется Мадикен.
— А затем, что я тогда скайсу: «А вот представь себе, и не встану!» Потом я перевернусь на другой бок и буду дальше спать.
Тут Мадикен даже перепугалась: вдруг Альва и правда получит главный приз и так разбогатеет, что не захочет больше оставаться в Юнибаккене! Это было бы очень скверно.
Мадикен взволнованно спрашивает Альву, что тогда будет. Но Альва только смеется на ее расспросы:
— Ну, что ты, золотко! Разве же я могу бросить тебя и Лисабет!
Однажды Мадикен пришла в Люгнет к Нильссонам посмотреть, что делает Аббе. Когда он заставил ее скакать домой на одной ножке, она потом долго на него сердилась, но Аббе оправдывался:
— Если бы ты знала, до чего же ты была смешная, ты бы не стала обижаться, что я над тобой посмеялся!
Нет, на Аббе невозможно долго сердиться.
Зато дядя Нильссон сегодня сердит не на шутку. Едва Мадикен вошла на кухню Нильссонов, как сразу же поняла, что они ссорятся. Конечно, как всегда, ссора началась из-за денег.
— Сам знаешь, если мы не заплатим, придется распрощаться с комодом, — говорит тетя Нильссон.
А дядя Нильссон, стукнув кулаком по столу, кричит:
— Ну да! Ну да! Это я уже слышал! Не глухой ведь, кажется!
Понемногу Мадикен начинает разбираться, о чем спор.
— Сегодня — платежный день, и надо рассчитываться с долгами, — говорит Аббе.
Уж тут Мадикен все поняла: дядя Нильссон еще давно, когда покупал Люгнет, занял денег у фабриканта Линда, и теперь Нильссоны должны возвращать фабриканту Линду по двести крон в год.
— Но ты же знаешь нашего папаню! — говорит Аббе.
Недавно господин Линд предупредил, что придет сегодня вечером за своими двумястами кронами, а если ничего не получит, то «взыщет их судебным порядком» или потребует «описать имущество для аукциона». Это что-то очень страшное, Мадикен раньше о таком и не слыхала. Оказывается, это значит, что, если дядя Нильссон не заплатит двести крон, у него отберут за долги комод. Неудивительно, что он такой сердитый! Он очень любит свой комод, это у них единственная стоящая вещь из всей обстановки. Комод достался Нильссонам еще от бабушкиной бабушки, которая завещала им рецепт крендельков.
— Пеняй на самого себя! — говорит тетя Нильссон. — Если бы не ты, мы бы так не обнищали. Ты сам тащишь последний грош в «Забегайку» и все проматываешь со своими дружками-пьянчужками.
«Забегайка» — захудалый кабак, в котором что ни день сидит и пьянствует дядя Нильссон, так говорит Линус Ида.
Напрасно тетя Нильссон так сказала. Дядя Нильссон, и без того сердитый, еще сильнее разозлился.
— И зачем только я женился на этом чучеле! — кричит дядя Нильссон и хлопает себя по лбу.
Тетя Нильссон сидит на кухонном диванчике и читает газету, но дядя Нильссон глядит на нее так, точно видит перед собой по крайней мере гадюку.
— Вот навязалась на мою шею! Неужели раньше ни одного балбеса не нашлось, чтобы захотел на тебе жениться?
— Как же не нашлось! Один нашелся, — спокойно отвечает тетя Нильссон.
Дядя Нильссон затрясся от возмущения:
— Почему ж ты за него не выскочила?!
А тетя Нильссон смеется:
— Вот именно, что выскочила!
Ответ тети Нильссон можно понимать: дядя Нильссон и есть тот балбес. Дяде Нильссону это совсем не понравилось.
— Я никому не позволю обзывать меня балбесом в моем собственном доме! — заорал он на тетю Нильссон.
Дядя Нильссон берет пиджак и шляпу и собирается уходить.
«И пускай себе идет! — подумала Мадикен. — Так даже лучше». Она боится, когда люди при ней скандалят.
