Вскоре в конце улицы послышался нарастающий дикий вой и стрельба. Немцы, не зная, какие силы стоят в городе, решили прорваться к центру излюбленным приемом — психической атакой. И вот Рузаев увидел их: рядом шли два бронетранспортера, а позади, стреляя по сторонам и вперед, бежало человек двести. Они подходили все ближе и ближе, вот транспортеры прошли уже мимо Рузаева… Он быстро перебежал за каменное крыльцо, лег, и тотчас его пулемет ударил в спину… Начали стрелять и бойцы из соседнего дома. Немцы сразу рассыпались и скрылись в ближайших домах. Один бронетранспортер ушел дальше, а другой остался стоять посреди улицы. Начался обычный уличный бой, в котором для Рузаева уже не могло быть никаких неожиданностей.
Рузаев выполз из-за крыльца и быстро перебежал к своим. Немцы вели огонь именно по этому дому: пули глухо стукали в его добротные каменные стены. Рузаев приказал на огонь не отвечать и следить за противником. Он знал законы уличного боя, знал, что немцы полезут в атаку и что именно тогда наступит решающий момент боя. Идти в атаку самому было не с чем. Рузаев ждал, опасаясь, как бы немцы не решили отложить атаку до утра. Но немцам было некогда. Вырвавшись из окружения, они торопились дальше на запад. Где им было знать, что фронт уже ушел отсюда на десятки километров? И они пошли в атаку. Бой шел минут десять. Немцы откатились обратно в дома, стоявшие напротив. Только один залег за бензиновой колонкой у самой комендатуры и бросал оттуда гранаты. Одна из гранат, брошенная на крышу, вызвала пожар на чердаке. Рузаев послал одного бойца тушить пожар, а сам с пулеметом улегся у проломанного угла. Из-за колонки вылетела еще одна граната. Рузаев слишком поздно сообразил, что глухо стукнулось о землю у самого пролома. Взрыв отшвырнул его в глубь комнаты. Капитан почувствовал уже знакомое ему ощущение теплой мокроты на боку — ранен!
— Хубов, ко мне! — крикнул Рузаев и, когда тот вполз в комнату, спросил: — Перевязывать умеешь?
— Наверно, умею, — спокойно ответил Хубов и вынул из планшета санитарный пакет.
Перевязка была закончена, Рузаев натянул с помощью Хубова гимнастерку. В это время немцы снова пошли в атаку. Рузаев бросился к пролому.
Был в этом бою рискованный момент, когда пятеро врагов прорвались во двор комендатуры, где находились бойцы-связисты, но те оказались опытными солдатами и в рукопашной схватке перебили гитлеровцев. Рузаев слышал, как во время драки старший группы связистов, со смешной фамилией Дыхни, кричал сильным голосом:
— А ну, дай им!..
После третьей атаки фашисты поумнели. Поскольку в их планы совершенно не входило завоевание этого города и тем более одного дома, они решили с боем вырваться с этой улицы и бежать дальше к своим.
Атаковавшая дом группа немцев сначала укрылась за бронетранспортером, а затем по одному начала перебегать вслед основной группе. И тогда Рузаев крикнул:
— Взвод, за мной! Ура!
Горстка бойцов выбежала вслед за ним на улицу. Жиденькое разноголосое «ура» раздалось на улице, и бойцы вслед за Рузаевым, стреляя по убегающим, побежали к окраине города. И вдруг, наперерез им, из переулка, грохоча и высекая гусеницами искры, вылетел танк КВ и за ним три машины с пехотой. Боясь ошибки танкистов, Рузаев крикнул своим бойцам «ложись». Но танкисты, видимо, хорошо знали, что им делать: танк развернулся на окраинную улицу и умчался дальше. Вскоре там послышались пулеметные очереди, короткие удары танковой пушки. Пехота, соскочив с грузовиков, побежала туда же.
На рассвете все было кончено… Перед комендатурой стоял танк и три грузовика. Бойцы Рузаева, окруженные толпой пехотинцев, рассказывали, как было дело. В сторонке жались в кучу пленные. В комендатуре двое танкистов и пехотный лейтенант разговаривали с Рузаевым. У капитана от потери крови кружилась голова, но он держался изо всех сил и вел разговор, будто ничего не случилось.
— Кто дал вам знать о немцах? — спросил Рузаев у танкиста.
— Командование знало, что их группа выскочила из котла. А мы оказавшись под рукой, как раз только из ремонта вышли, вот нас и послали опробовать машину. Пехота дала своих ребят… Без нас бы вы хлебнули лиха…
— Да нет, ничего, держались бы, — ответил Рузаев, — не впервой…
— Серьезная рана?
— Нет, мелочь. Осколком поцарапало…
…Сон вернул Рузаеву силы, и утром, после перевязки, убедившись, что рана нормально затягивается, он приступил к своей обычной работе.
В этот же день к вечеру в комнате капитана связист Дыхни весело кричал в телефонную трубку:
— Полный порядок! Закрепляй!.. Товарищ комендант, — доложил он Рузаеву, — связь обеспечена!
— Спасибо, — ответил Рузаев и, вспомнив ночь, еще раз сказал: — Большое спасибо!
Вошел дежурный и доложил, что коменданта желает видеть один раненый, которого везут в тыл. Рузаев, выйдя на улицу, увидел сидящего в санитарной машине сталинградца из своего батальона, сержанта Приходько. Сержант с трудом выбрался из машины, и они обнялись. Приходько заметил, что левая рука Рузаева не вдета в рукав.
— Что это, товарищ капитан, — спросил он, — никак авария?
— Так, пустяк, — уклончиво ответил Рузаев и, показав на перевязанную руку Приходько, сказал: — А тебя тоже малость подранили.
— Месяца на три батальон оставил, — вздохнув, сказал сержант.
Рузаев расспрашивал Приходько о батальоне и не мог скрыть волнения, слушая смешливый рассказ его о боевых делах бойцов батальона.
— Немец нас, рузаевцев, ох не любит, — говорил Приходько, — от самого Сталинграда запомнил он нас. Ну, а сейчас не Сталинград, а почище будет…
Они стояли рядом, капитан и сержант, одинаково меченные белым бинтом, будто и теперь оба они ранены были в одном и том же бою, как уже было один раз под Киевом.
Санитарная машина уехала, и Рузаев вернулся в свою комнату. Раздался писк телефона. Рузаев снял трубку.
— Комендант города слушает!
— Рузаев?
— Я, Рузаев.
— Говорит генерал Строевский!
— Слушаю вас, товарищ генерал!.. — Машинально Рузаев встал и продолжал разговор стоя.
— Что у вас там ночью произошло? — спросил генерал.
— Да ничего особенного, товарищ генерал. Как вы предупреждали, так и вышло… В общем, немцы малость хотели побаловать…
— Малость, говорите? А рана как?
— Заживет, товарищ генерал!
— Спасибо за службу, капитан! И поздравляю вас с Красной Звездой.
Рузаев молчал, не зная, что сказать.
— Алло! — услышал он. — Алло! Рузаев! Куда вы пропали?
— Благодарю, товарищ генерал. Я не пропал, я здесь, — сказал Рузаев, и генерал рассмеялся:
— Ну, вот и хорошо, и впредь не пропадайте и оставайтесь на своем месте. В День Красной Армии привезу вам орден, приготовьте ужин получше!..
— Есть, товарищ генерал!..
Рузаев положил трубку и подошел к окну. По улице двигалась колонна танков, направлявшаяся на запад, туда, где воевал его батальон.
Шли дни, с утра до поздней ночи заполненные работой, как будто бы маленькими делами и заботами. Та ночная схватка давно стала воспоминанием, одним из обычных воспоминаний войны. Однажды кто-то спросил у Рузаева, почему угол комендатуры обвален и забит досками. Рузаев посмотрел на это место, может быть, несколько дольше посмотрел, чем посмотрел бы другой, и сказал:
— Как это почему? Очень просто — война!..
Елена Кононенко
Муфта
Сержант Городков извлек из ящика серый пушистый комок и воскликнул с изумлением:
— Братцы! Ведь это зверюшка какая-то… Ей-ей!
— Никак котенок? Котенок и есть… Чучело кошачье. Вот чудеса!
— Мать честная, да не кот это, а целый медведь… Топтыгин… Ушастый какой. Ах ты, дурашка!
Разведчики сгрудились вокруг странного подарка, шутили, спорили и радовались. Пушистый комок переходил из рук в руки.
— Солдаты! Да это муфта! — со смехом сказал один из бойцов. — Поверьте мне — это детская муфта… я видел такую… Ну, ясно — глядите-ка: вон тут и отверстие…
— Документ, братцы, прошу внимания! — торжественно объявил сержант Городков. Он распечатал конверт и вслух прочитал записку:
«Дорогие дяди фронтовики! Посылаем вам своего мишку, чтобы вы грели ручки. Люся, Маша, Женя, Ваня, Фима, Додик, Танечка…» И еще много, много детских имен.
В землянке дружно расхохотались. Потом стало тихо. Медвежонок снова обошел круг. Было в нем что-то притягательное. На него смотрели с нежностью, его гладили, прижимали к небритым жестким щекам. Кто-то шумно вздохнул. Кто-то пробормотал:
— Поди ж ты… что придумали: ручки!
Городков посмотрел на свою огромную ладонь, на пальцы с обломанными, желтыми от махорки ногтями, покачал головой и рассмеялся:
— Мизинец разве обогреть, солдаты, а?
