отрицать, что изумлен, — признался Генрих. — По твоим словам, Конрад едва дышал, когда его принесли в замок, и был уже далек от мирских забот.
По губам Балиана пробежала улыбка. Улыбка отцовской гордости.
— Осмелюсь предположить, Бове и Бургундца тоже снедали сомнения. Но кто дерзнет назвать безутешную вдову
лгуньей? Изабелла заявила, что перед смертью супруг дал ей тайные наставления, и кто может опровергнуть ее слова? Затем она затворилась в замке и привела в готовность гарнизон.
Генриху припомнилось вдруг, что именно епископ Бове обвенчал Изабеллу и Конрада. Бове наверняка тоже это помнит, и графа захлестнула вдруг волна симпатии к этой осажденной даме. Его всегда впечатляла ее красота, но до этой минуты он даже не догадывался о наличии у нее такого мужества. Видит Бог, оно ей понадобится в грядущие черные дни. Однажды ее уже принудили к браку против воли. Скорее всего, не избежать и повторения истории. Молодая, беременная женщина не способна самостоятельно управлять раздираемой войной страной. Ей как можно скорее необходим новый супруг. Выходить замуж придется с неподобающей быстротой, но политическая необходимость неизбежно берет верх над приличиями. Граф надеялся, что ее мнение будет учтено хотя бы в малой степени, однако серьезно сомневался в этом. Но кого изберут для нее? Кто сможет устроить все враждующие партии, и одновременно окажется способен оборонять королевство так же решительно, как это сделал бы Конрад?
— И что дальше, Балиан?
Рыцарь устало покачал головой:
— Давайте решать по одной проблеме зараз. Сейчас самая главная угроза исходит из Тира, где народ на грани паники, а французы используют любой шанс, чтобы взять власть в городе. Генрих, я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мной в Тир. Быть может, твое присутствие приободрит горожан и напомнит Бове и герцогу, что, даже если Конрад мертв, Ричард английский остается силой, с которой нужно считаться.
— Когда собираешься ты уезжать?
— Тотчас, — ответил Балиан.
Это короткое слово, взывающее к срочности, больше говорило о настрое пулена, чем потоки красноречия. Крестоносцы оказались у края пропасти, и кому знать об этом лучше, как не человеку, родившемуся и выросшему в Утремере?
К совместному для Балиана и Генриха огорчению, наступил штиль, затянув отплытие на многие часы. Они обсудили возможность проскакать тридцать миль до Тира верхом, но уже опускались сумерки, и здравый смысл подсказывал необходимость подождать попутного ветра, поскольку на корабле за один день можно покрыть в три раза большее расстояние, чем по суше. В итоге той ночью им удалось-таки сняться с якоря. Но поднявшийся ветер был встречным, а на полпути снова стих, в результате могучие стены и подпирающие небо башни Тира путники увидели лишь с рассветом. Пропуская их в гавань, караульные опустили массивную железную цепь, и вскоре галера причалила к пристани у Морских ворот. Замок располагался на восточном берегу, и взгляд Генриха снова и снова возвращался к нему. Граф гадал, спит ли еще Изабелла или страшится каждого наступающего дня, как несущего новые печали и заботы.
Генрих вежливо отклонил приглашение Балиана, не желая вторгаться в охваченный трауром дом, и предпочел разместиться в архиепископском дворце, где жил и во время предыдущего визита. Вместо того чтобы посылать слугу в конюшни Балиана и потом ждать лошадей, вновь прибывшие решили пройтись пешком, радуясь возможности ступать по твердой земле после долгих часов на борту судна. Город начал уже оживать: открывались лавки, уличные торговцы отправлялись в путь, распахивались окна, и в утреннем воздухе звучало эхо голосов. Но привычной веселой суеты не наблюдалось, и эта унылая атмосфера приводила Генриху на ум сравнение с осажденной крепостью.
Необычным для дворца архиепископа было то, что он размещался не близ собора Св. Креста, а рядом с домом генуэзской коммуны, поэтому за церковью Св. Марка путники свернули на запад. К этому времени улицы стали наполняться, и их появление не осталось незамеченным. Внезапно лорды оказались в кольце народа, посыпавшего, с криками и смехом, из домов и лавок. Генриха не удивило, что отчаявшиеся жители Тира встречают Балиана как своего спасителя. Все знали, что именно он отвратил от обитателей Иерусалима гнев Саладина после битвы при Хаттине, поэтому простолюдины наверняка чувствуют себя увереннее, когда д’Ибелин в городе. Это оживленное приветствие лишний раз показало Генриху, насколько натянуты нервы горожан, насколько потрясены они убийством Конрада.
Народ запрудил улицу так, что невозможно стало пройти.
— Раз уж ты новый святой покровитель Тира, — пошутил граф, — то мог бы раздвинуть толпу, как Моисей раздвинул воды Красного моря.
Балиан повернулся и посмотрел на друга:
— Они не меня приветствуют, Генрих. Если у Тира и появился новый патрон, то это явно ты.
Граф собирался было отмахнуться, но потом прислушался повнимательнее и, к своему изумлению, понял, что люди на самом деле выкрикивают его имя. Не успел он осмыслить это неожиданное открытие, как через толчею протиснулся священник, ухватил руку Генриха и с пылом поцеловал.
— Ты спасение наше, милорд граф! Ответ на наши молитвы! Скажи, что избавишь город и королевство!
Генриха непросто было смутить, но это был тот самый случай, и он не без труда высвободил руку из фанатичной хватки капеллана. Граф обвел взглядом лица обступивших их людей и в памяти всколыхнулось воспоминание: Дарум и освобожденные пленники, благословляющие Ричарда как своего избавителя. Тревожное подозрение зародилось в отдаленном уголке его мозга за миг до того, как до него донесся громкий, басовитый голос:
— Обещай нам, милорд! Обещай, что женишься на нашей королеве и станешь новым королем!
Генриху и Балиану потребовался почти час на то, чтобы добраться до резиденции архиепископа, поскольку едва ли не каждый шаг приходилось отвоевывать у толпы. Архиепископ Жосций вышел во двор встречать гостей, и только переступив порог дома, граф смог с облегчением вздохнуть. Сердце его сжималось от сочувствия к этим бедным, отчаявшимся людям, но ощущал он и неосознанное беспокойство, и сказал прелату, что нуждается в паре часов отдыха, перед тем как отправиться с соболезнованиями к госпоже Изабелле. Даже на пороге катастрофы Жосций оставался образцовым хозяином, и Генриха с его сквайром препроводили вскоре в одну из лучших опочивален дворца. Графом двигало стремление побыть в одиночестве, а не выспаться, но почти все минувшие сутки он провел без сна, и как только Лукас стянул с него сапоги, растянулся на кровати.
Хоть спать Генрих и не собирался, но вскоре погрузился в пограничное состояние между дремой и бодрствованием, и хотя не запомнил ни одного из
