погладить… Вот еще!.. Два быстрых прыжка, и он — в спальне.
Так обычно начинался день. Но последнее время кот подолгу лежал, спрятав морду в лапы. Ни с того ни с сего шерсть его вставала дыбом. Он подпрыгивал, вглядывался в потолок. И служба безопасности подпрыгивала, но ничего не видела. И даже Билл не видел. А кот видел. Черные светящиеся сгустки скапливались, сращивались, зависали. С каждым днем их становилось все больше. С пронзительным свистом они прилетали с востока. Сгустки отрицательной энергии. Кот знал: они из России. Из бедной замученной страны. Он видел все глазами своих кошачьих родственников, слышал их ушами, страдал их болями. Их выбрасывали на улицу, отталкивали от мусорных баков. Ох, как тяжело было все это знать. Кот пытался передать свои чувства Биллу. «Смотри, Билл. Смотри, что там творится!» И постепенно его усилия стали приносить плоды. Президент мрачнел. Он требовал новых сводок. Ни с того ни с сего включал видеорепортажи. Его отношение к другу Николаю стало меняться. Он старался это скрыть, улыбался во время телефонных переговоров. Но как скроешь, что чувствуешь, даже если вместо тебя говорит переводчик.
Сегодня был особенный день. Президент послал сотрудника Белого дома за пиццей. Причем тайно, чтоб не пронюхала Хиллари. Если узнает, конец! Придется спорить, доказывать, убеждать. Как ему надоело! Единственная радость в жуткой жизни — утренние пробежки, и те… То взрыв в Оклахоме, то насморк…
Многие политики ведут себя странно, когда принимают ответственные решения. Рассказывают, что Хрущев перед каждым пленумом ЦК ел кукурузу. Кеннеди качался в кресле, а Черчилль пил коньяк. Клинтон должен был съесть парочку-другую пицц. Лучше с грибами и сыром. Или — с рыбой, если речь шла о морских державах. И когда весельчак Питкер отправлялся на служебном «Форде» за пиццей, все многозначительно переглядывались: «Питкер поехал за пиццей…» Послы отстукивали шифровки: «7-00-77» — «Питкер отправился за пиццей». Но сегодня сержанту Питкеру было строго-настрого наказано: никаких «Фордов», никаких Хилларей. Тайно, скрытно, ползком, мелкими перебежками. Пицца может быть любой, хоть с джемом. Но привезти. Живую или мертвую. Все!
И вот наконец пицца съедена.
В кабинете — Билл и самый надежный переводчик. Вернее, переводчица, Мэри Хопкинс. Она помогает ему только в крайних случаях, особо секретных. Многие думают, что у них роман — так даже лучше. Только Хиллари знает правду и кот. Два очень близких Президенту существа. Они безошибочно определяют, с кем роман, а с кем так, деловые отношения. Перед Президентом — телефон, «особая» линия. И рядом, под крахмальной салфеткой, в старинном фарфоровом блюдечке, горстка только что поджаренного миндаля. По собственному рецепту. Чуточку соли, немного сладкого перца и, самое главное, когда миндаль зарумянится, брызнуть, но только самую малость, кубинским шестидесятиградусным ромом. При всей ненависти к этому острову Билл не мог исключить ром из рецепта: политические симпатии — одно, а миндаль — другое. Нельзя сводить жизнь к одной работе, иначе она окажется адом.
Итак, Билл снял трубку. Мгновенно по кабелю полетел сигнал, и в ту же секунду в Кремле раздался пронзительный зуммер. Билл решил несколько минут поговорить без переводчика, пусть они не поймут друг друга, главное — услышать интонацию, почувствовать партнера.
— Хелло, Николай?! Это — Билл. Как дела? Жизнь, теннис? Ты оправился от сердечного недуга?
Неожиданно для себя Президент услышал хоть и плохую, но вполне различимую английскую речь. Блкин говорил по-английски.
— Все — о’кей! К черту теннис. Лучшее лечение — это «тринк водка». Для сердца, для всего. Ау тебя как? С этим?
— Я люблю джин-тоник. Иногда пиво.
— Пиво? Класс! Я люблю черное. «Туборг», «Гиннес». Но дорого. Водка надежнее.
— Ты шутишь?
— Не до шуток. Нет «мани-мани». Акакутебя, вообще?
— Сенат надоел, а так — ничего.
— А мне — Дума. В каждую дырку лезет!
— А как реформы? Идут?
— Какие реформы? Ты о чем?
— Экономический фонд надеется…
— Напрасно! Так и передай. При коммунистах не было никаких фондов, и ничего. Как-то жили…
«Кажется, он хорош, — подумал Билл, — значит, правда».
— Ты что молчишь? — спросил Елкин.
— Думаю о твоих словах.
— Вот-вот. Не все было плохо. Раньше.
— Я не понимаю.
— А ты подумай.
Это был очевидный дипломатический намек. Неужели он хочет все повернуть? Зачем? Чтобы удержаться, вернуть любовь толпы?
— Ты что замолчал? Приходи, поговорим. У меня тут осталось. Ты где? Ну, что молчишь?
— Бай-бай! — попрощался Билл. Разговаривать дальше не имело смысла.
— И мне пора «бай-бай», — сказал русский Президент.
Билл сидел раздавленный. Неужели все сначала? Ракеты, миллиарды на оборону… Неужели все это выпадет на его долю?.. На его президентский срок. Такое мог выдержать только Рузвельт. Или Кеннеди. Но выдержит ли он?.. Надо! Надо выдержать. Хватит улыбаться. Поздравлять с днем рождения. Русские признают только силу. Америка сильная, с ней нельзя шутить. Он это докажет! Надо срочно провести учения, выдвинуть флот. Нарушить воздушное пространство. Пусть призадумаются… Но почему молчала разведка? ЦРУ? Почему проморгали?
Красавица Мэри Хопкинс наблюдала за сменой настроений на лице Билла. Если б у них был роман, она бы погладила его по седым волосам, прижалась губами, успокоила… Но она не могла это сделать. По одной причине. Ей больше нравилась Хиллари…
В кабинет ворвется кот. Он вопросительно уставился зелеными глазищами.
— Ты прав, братец. Прав.
Билл погладил кота по шелковистому загривку.
— Не сердись… Мы научим их уважать Америку!
5. Потеря первого лица
Как только обнаружилась пропажа, была поднята на ноги вся служба безопасности. В потайную дверь, открывшуюся в стене, был брошен поисковый отряд. Другой отряд рассыпался по городу. Он осматривал каждый люк, каждый пролом в мостовой. Проломов и люков было много, и с предупредительными знаками, и без, но ни к одному из них, судя по безразличию собак-ищеек, не прикасался Президент. Либо он не вышел еще на поверхность, либо вышел, но в другом месте.
— Что будем делать? — спросил генерал Блинов, начальник службы безопасности. — Президент пропал. Такого у нас еще не было.
— Найдется, — сказал полковник Малышко. — Куда он в одном плащике. Ночи прохладные, придет.
— Малышко!
Блинов грозно взглянул на полковника.
— Объявляю вам выговор. Вы — лично виноваты. Неужели нельзя было постучаться, проверить?
— Стучался — не пускает. «Занят, — говорит, — работаю над указами». И голос — точь-в-точь. Сами слыхали.
— А интуиция где? Где, я тебя спрашиваю, собачий нюх чекиста?
Блинов запустил обе пятерни в густые рыжие кудри. По кудрям и по этому жесту все узнавали начальника службы безопасности. И на фото, и в телевизионных новостях. Сейчас он как бы пародировал сам себя.
— Знаете что, —
