О, Боже…
Части тела Тесс были тщательно нарисованы на теле амазонки! Пальцы ног в локте, нос в мочке уха, грудь… Грудь в колене. Тесс была везде!
Она схватила Рен и, заметив, отступила на шаг… перед ней… прямо на спине амазонки…
Нет! Даже он не посмел бы…
Но он посмел. В тени талии амазонки прятались ее собственные половые губы.
Сволочь!
Тесс не собиралась спасать его из тюрьмы. Она собиралась его убить!
***
Фредди вскочил со стула, когда Тесс ворвалась в полицейский участок и потребовала:
— Пустите меня к нему!
— Я должен обыскать вас, прежде чем пустить.
— Черта с два!
Фредди, по-видимому, решил, что женщина, какой бы разъяренной ни была, не может причинить слишком много вреда, если к ее груди привязан ребенок, потому что открыл ящик стола, вытащил ключи и провел ее в коридор.
В единственной тюремной камере имелись унитаз из нержавеющей стали и койка с синим полиуретановым матрасом, где крепко спал Иен. Фредди открыл для Тесс решетчатую дверь.
— Позовите меня, если что.
— Хорошо, — пообещал Иен хриплым голосом.
— Не вы, — поправил Фредди. — Она.
— Оно и видно, что вы ничего не понимаете.
Когда Фредди ушел, пара потрескавшихся кожаных ботинок опустилась со стуком на пол камеры. Иен встал. Он еще не представал в более неряшливом виде: волосы не стриглись с тех пор, как Тесс в последний раз видела его, и на подбородке была как минимум недельная щетина. Но вместо того, чтобы смотреть на Тесс, Иен смотрел только на Рен.
— Эй, солнышко, помнишь меня?
Рен встрепенулась при звуке его голоса. Иен подошел к Тесс и вытащил малышку из слинга.
— Посмотри-ка на себя… Да ты выросла на целый фут.
Рен уставилась на него блестящими темно-синими глазами, вглядываясь в каждую черточку. И улыбнулась. Широкой, липкой, слюнявой улыбкой. Иен прижал малышку к своей шее, повернулся спиной к Тесс — повернулся спиной! — и отнес Рен в другой конец камеры, все время напевая ей что-то: «…так по тебе скучал…моя большая девочка… мое солнышко…»
Тесс ждала.
«…Диснейленд… и цирк. Поставим палатку и станем читать книжки…»
Тесс скрестила на груди руки.
«…играть в баскетбол и рисовать…»
Тесс постучала ногой.
— …ездить на велосипедах. — Наконец он повернулся к Тесс. — Мы будем танцевать вместе.
Ее сердце подпрыгнуло в груди. Она сцепила зубы.
— Ты выставил мое влагалище на стене «Разбитого дымохода»!
Иен улыбнулся.
— Это знаешь ты, и знаю я. Ты собираешься рассказать кому-нибудь еще?
Тесс собиралсь врезать ему по первое число, но затем остановилась. Все части ее тела были там, изображены в миниатюре на амазонке. И еще… Если бы она не знала, что они вдвоем творили той ночью в студии, узнала бы она эти мелкие штрихи такими, какими они были? Конечно, кто-нибудь да заметил бы грудь или пупок, но не так, как если бы Иен подписал эти части ее именем.
Тесс смотрела на него вопросительно.
Рен внимательно изучала Иена, но теперь все его внимание сосредоточилось на Тесс.
— Ты протащила меня через ад. Я на тебя злился, но оказалось, что ты была права.
Она наклонила голову. Ей нужно было услышать больше, даже если боялась того, что он скажет.
Рен продолжала таращиться Иену в лицо, пока он говорил.
— Мне нужно было найти новое направление, но я не мог. Я застрял.
— А теперь ты нашел это новое направление?
У Тесс вдруг подкосились ноги, и она упала на край койки.
— Я разрисовал им весь «Разбитый дымоход», — сказал он с легкой улыбкой.
— Частями моего тела?
— Вот что я упустил. — Иен двинулся к решетке камеры. — В прошлом году я винил в своих проблемах все отвлекающие факторы на Манхэттене. Затем, когда переехал в Темпест и все еще не смог работать, я обвинил Бьянку. В конце концов я обвинил тебя. Но вся вина была на моих плечах. Не тишина и покой мне требовались. Мне нужно было вспомнить самый основной принцип уличного искусства. Речь идет о свободе.
— Искусство для людей, а не только для элиты, верно?
— Точно. Работы великого уличного художника не должны умещаться в одну коробку. Не должны. Но я загнал себя в тупик, и это меня парализовало. Потом явилась ты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я?
— Ты влезла мне в голову со всеми своими неурядицами и проблемами. — Иен схватился за дверную решетку камеры. — Я пытался отстраниться, но все, что мне хотелось, это рисовать тебя. Это накатывало против воли. Рисую тебя, потом Рен, потом камень, который привлек мое внимание, или изгиб травинки.
— Ты же ненавидел все эти наброски.
— Каждый из них. Я уже ступал по шаткой творческой почве. Они казались такими банальными, обычными.
— Прекрасными.
— Но им нечего было выразить, что не было выражено тысячу раз до того тысячами других художников. Они пугали меня до чертиков, но остановиться я не мог. — Он отошел от двери. — Тогда ты выгнала меня.
Тесс сложила руки на коленях.
— Ты заставляешь меня казаться бессердечной.
— Я так на тебя разозлился, — мягко сказал он. — Кто ты такая, чтобы указывать мне, что мне нужно? — Веки Рен отяжелели. Иен прижал ее ближе. — Я погряз в жалости к себе и думал об этих набросках. Как они неуместны. Как сильно я их ненавидел. А потом однажды ночью все это исчезло.
— Ты перестал их ненавидеть?
— Я наконец-то понял, почему так ими одержим. Как эти наброски сыграют решающую роль в том, что я хочу создать теперь.
— Амазонку?
— Она — это прошлое. Ее величие, ее отвага. Вот кем я был как художник — кем горжусь. Но скрытые детали — образы из набросков, которые можно увидеть или не увидеть — вот то новое, чего мне не хватало. Эти маленькие скрытые изображения показывают тонкости жизни, то, что нужно искать, чтобы увидеть. Скрывать эти тонкости, эти детали внутри больших концепций — вот что заставляет мое сердце петь.
Тесс улыбнулась.
— Я рада.
— У меня так много идей. То, что ты видела сегодня… Это только начало.
— Вполне ничего себе так начало. И ты сделал это не один.
— Кое-какая молодежь оказала мне услугу.
Тесс указала на камеру.
— Кажется, они вовремя сбежали, а ты в тюрьме.
— Об этом я не слишком беспокоюсь. — Иен поставил ногу на край унитаза. — Людям не понадобится много времени, чтобы понять, что я принес городу кучу денег.
Тесс все еще прорабатывала это в своей голове, когда он продолжил.
— В Темпесте, штат Теннесси, находится самая большая в мире художественная инсталляция Иена Норта. — Он опустил ногу на пол. — Инсталляция все еще требует много работы, и ее будет нелегко поддерживать, но оно того стоит.
Она поняла.
— Ты превратил город в главную туристическую достопримечательность.
— Я только начал. Это будет Мекка для любителей искусства и даст хороший толчок местной экономике. Но, Тесс… — Рен вздрогнула во сне. Иен легонько положил руку ей на грудку. — Это также единственный способ, который я смог придумать, чтобы послать тебе достаточно важное сообщение.
— Детские шрамы, подобные этим, очень глубоки.
— Намного глубже, чем я хотел признать. Быть вдали от тебя и Рен, вернуться к своей прежней жизни… Стало так ясно, что даже я не мог не заметить, сколько страха я таил.
— Какое сильное чувство.
— Сильное и уродливое. — Он подошел ближе. — Ты оказалась права. Я не был счастлив, когда признался, что люблю тебя. Я боялся. Ты это видела. Мою трусость.
— Ты вовсе не трус. Ты провел детство с жестоким отцом, но, что еще хуже, жил с матерью, которую любил, и которая отворачивалась, пока ты подвергался насилию. Как ты мог доверять кому-либо после всего этого, включая себя?
Иен слабо улыбнулся ей.
— Теперь я все понимаю — может быть, наблюдая за тобой с Рен. Я не знаю. В любом случае, я с этим покончил. — Он смотрел на своего спящего ребенка. — Должен сказать тебе заранее, что я ее не брошу. Ты ее мать. Я никогда не позволю никому оспаривать это. Но она моя тоже, и, поскольку ты обладаешь врожденным чувством справедливости, я знаю, что мы можем разработать логистику, какой бы сложной она ни была.
