стала сильной, что мне никто не нужен и в конечном итоге, сама отталкиваю близких мне людей, а затем тянусь к ним. Это ли не проявление самой большой слабости в жизни — отрицание произошедшего? Сколько раз глядя на себя в зеркало, я была честна с собой и произнесла эти жестокие слова? Ни одного.
И может прежде, чем требовать окружающих принять меня такой, надо начать с себя?
Я закрываю глаза и переношусь в тот злосчастный день. Он ничем не отличался от остальных, но именно он разделил мою жизнь на «до» и «после», не оставив ни единой крупицы надежды на перерождение. Прошло уже девять лет, а я продолжаю им жить. Остаюсь той шестнадцатилетней девочкой, брошенной и ненужной. Но за это время многое изменилось. Я обрела семью. Узнала, что такое настоящая дружба и любовь. Научилась чувствовать и кажется я вновь дышу, не боясь, что все разрушится.
Осталось только признать все. Сказать правду, обличить ее и оставить в прошлом.
— Меня изнасиловал отчим, когда мне было шестнадцать лет. Моя мать никогда меня не любила и не защитила. Она бросила меня на произвол судьбы и сказала, что я оклеветала его. Она бросила своего собственного ребенка, выбрав мужчину, — подступающие слезы обжигают глаза, и я делаю глубокий вдох, несмотря на то, что грудь разрывает боль. — Но у меня есть те, кто любит меня. Родители, лучшие друзья. У меня есть Богдан. Они рядом со мной, когда я на самом дне пропасти и она кажется, такой огромной, что мне никогда в жизни из нее не выбраться. И все же они рядом, продолжают протягивать мне руку и помогают выбраться наружу.
Я быстро моргаю и стираю ладонью скатившуюся по щеке слезу.
— Что означает твоя татуировка? — повторяет свой вопрос психотерапевт.
Касаюсь кончиками пальцев татуировки, опускаю на нее взгляд. Кит проплывающий через вселенную, несмотря на все препятствия, которые могут встретиться на его пути.
— Будущее, — отвечаю я, накрываю рисунок ладонью.
* * *
— Подожди, ты сейчас шутишь?
— Нет. Я ухожу из группы.
Четыре пары глаз смотрят на меня так, будто я сказала, что клуб закрывается и теперь им надо искать новое место.
— Все остается как прежде. Вы выступаете в клубе с тем же графиком. Ничего не меняется.
— Черта с два! — Дима, барабанщик, бросает хмурый взгляд на Никиту.
— Не смотри так на меня. Мы все решили: между нами исключительно дружба, — в свою защиту он поднимает руки вверх.
— Тогда почему ты хочешь уйти? — Дима стучит палочками по коленкам.
— Группа — это не то, чем я хотела заниматься.
У всех от удивления открывается рот.
— Давай-ка проясним! — он указывает на меня палочкой. — Шесть лет тебя все устраивало, а тут ты резко захотела бросить потому, что это не то чем ты хочешь заниматься?
— Именно.
— В какой день твою безумную голову озарила эта идея? Мира, ты же наша изюминка.
— Я думала, что музыка — это наша изюминка, — с улыбкой замечаю я.
— Ты понимаешь, о чем я говорю. Большинство приходит посмотреть на шоу, которое вы двое устраиваете в процессе выступления, — он поочередно смотрит сначала на меня, потом на Никиту.
— Я безмерно благодарна тебе за обозначение моего вклада в развитие группы.
— Это же конец эпохи, — бормочет Никита.
— Не все потеряно, я буду среди зрителей наблюдать за вами.
Парни недовольно фыркают и отворачиваются к барной стойке, с угрюмыми лицами потягивая безалкогольное пиво. Оставляю их наедине, а сама поднимаюсь в кабинет, чтобы переодеться к последнему в своей жизни выступлению.
Я согласилась играть в группе по нескольким причинам. Сначала этого требовал от меня Макс. Он хотел, чтобы я впустила в свою жизнь новых людей и перестала выглядеть так, будто готова убить каждого, кто подойдет ко мне хотя бы на метр. Потом же я стала играть потому, что группа стала своего рода очередным пунктом в моем жизненном плане. Я знала, когда будет репетиция или выступление. Когда нам надо собраться, чтобы обсудить порядок исполняемых песен. Привычная рутина, от которой я не могла отказаться. Не будет музыки — появится свободное время, а оно для меня было подобно смерти.
Больше я не хочу ему следовать. Я люблю игру на гитаре, с ней у меня связано много приятных воспоминаний об отце, но я не хочу превращать их в якорь, чтобы удержаться на плаву.
Открываю сумку и достаю косметичку. Раскладываю на диване кожаный топ и черные брюки. Поверх кладу блестящую темную рубашку, подаренную когда-то Полиной. Подхожу к зеркалу, беру из косметички черную подводку и рисую стрелки, впервые не задумываясь, что так надо для группы, а делаю это для себя. Растушевываю тени и подкрашиваю ресницы, затем губы. Переодеваюсь в другую одежду и взбиваю волосы у корней, чтобы придать им объем.
Нет никакой маски. Это я. Та, к которой я стремлюсь. Признание в кабинете у психиатра далось мне тяжело и все же оно было мне необходимо, как воздух, чтобы я могла сдвинуться с мертвой точки. Освобождение и принятия будут долгими, но я готова к этому пути.
Кожаный топ не скрывает феникса на ребрах. Наоборот, он подчеркивает его и придает образу яркости. Делает меня собой так же, как и остальные татуировки.
Выхожу из кабинета и спускаюсь к ребятам в зал. У Димы отвисает челюсть, когда я становлюсь рядом с ним и прошу у бармена апельсиновый сок.
— У меня только один вопрос: почему ты раньше так не одевалась? Что за обтягивающие майки и джинсы на протяжении шести лет? — его взгляд задерживается на моем топе.
— Подбери слюни, твоя жена сегодня в зале. Если тебе, конечно, все еще важны некоторые части твоего тела.
Он резко оборачивается в сторону, ища взглядом супругу, я же смеюсь, садясь на стул.
Шаг за шагом. Таков план. Завтра я попытаюсь вернуть самую главную часть своей жизни.
* * *
Богдан
Кто-то толкает меня в плечо, но я не обращаю на это внимания. Мой взгляд прикован к той, которая свела меня с ума и проникла в каждую частичку тела и души. Мой пульс ускоряется и мне приходится сдерживать себя, чтобы не подняться на сцену и не впиться в ее мягкие и сладкие губы поцелуем.
Это определенно Мира, но в то же время нет. Ее кудрявые длинные волосы достают до поясницы, на глазах темный макияж. Опускаю взгляд ниже, и каждый нерв в моем теле напрягается до предела. На ней кожаный топ, который прикрывает только грудь, поверх
