второй этаж. Спальни тоже опустели. Он коснулся тёмной панели, на которой раньше висел портрет Мины. Потом он откинул голову и испустил вопль ярости, от которого дрогнули стекла в рамах, а соседские псы, посаженные на цепь, залаяли на цепи.
Около одиннадцати вечера на автобусной остановке он увидел девушку. Она курила и жевала жвачку одновременно. Ей не могло быть больше шестнадцати-семнадцати лет, в ней ещё сохранилась детская округлость, которую он особенно ценил. Её очень длинные светлые волосы падали на чёрную кожанку и красную мини-юбку.
Он пересёк дорогу. Шёл дождь — тонкий, словно иголочки, дождик, — и поверхность асфальта отражала фонари и окна магазинов, как вода глубокой заводи. Он прямо подошёл к девушке и встал, глядя на неё, одной рукой придерживая полу плаща.
— Ну что, на ночь хватит? — подразнила она.
— Прошу прощения, — сказал он. — Вы мне напомнили одну девушку.
— Очень оригинально. Спроси теперь, часто ли я сюда прихожу.
— Я просто… мне просто одиноко сегодня.
После всех долгих лет существования ему было по-прежнему трудно вот так грубо заигрывать.
— Ну, не знаю. Мне надо дома быть к двенадцати, а то мама с ума сойдёт.
— Может, выпьем по-быстрому?
— Не знаю. Не хочу автобус пропустить.
— У меня много денег. Можем повеселиться, — предложил он, внутренне передёрнувшись.
Она оглядела его сверху донизу, все ещё попыхивая сигаретой, все ещё гоняя во рту жвачку:
— На вид ты крутой. Можем прямо здесь. Если у тебя резинка есть.
Он осмотрелся. Улица была пуста, не считая автомобилей, которые изредка шелестели шинами по мокрому асфальту, проезжая мимо.
— Ну… — протянул он. — Прямо тут, в открытую?
— Смотри сам. Автобус через пять минут.
Он уже собирался отказаться и уйти, когда она вдруг откинула рукой волосы и открыла шею с левой стороны. Кожа её была такой лучезарно-белой, что просвечивали голубые вены. Он не мог оторвать глаз.
— Ну ладно, — проскрипел он. — Давай здесь.
— Двадцать фунтов. — Она протянула руку.
Он расстегнул тонкий чёрный бумажник, дал ей две купюры. Она ещё раз втянула в себя дым, щелчком отправила сигарету на обочину, подняла платье и сдёрнула обычные белые трусики. Где-то в памяти у него вспорхнули нижние юбки Люси — тончайший хлопок и ноттингемские кружева — и то, как она игриво раздвигала ноги.
Он поцеловал девушку в лоб, вдохнул запах табака и шампуня. Прикоснулся губами к её векам и щекам. Когда он потянулся к её губам, она хлопнула его по скуле:
— Жвачка понравилась? Мы трахаться будем или целоваться?
Он схватил её за плечи и посмотрел в глаза. Она нахмурилась. До неё начало доходить, что эта встреча будет не как все, двадцать фунтов по-быстрому.
— Чего? Чего тебе надо-то?
— Один поцелуй. Только один. Я обещаю.
— Я не целуюсь. От этого микробы.
— Этот поцелуй тебе понравится больше, чем все поцелуи на свете.
— Не, не хочу я.
Она поддёрнула трусики.
— Не хочешь денег?
— Я тебе сказала. Я не люблю целоваться. Не с мужиками вроде тебя. Только с теми, кого люблю.
— А сексом на улице заняться, совершенно меня не зная, нормально?
— Это не то же самое.
Он отпустил её, и руки его повисли.
Да, — сказал он не без горечи, — это не то же самое. Но когда-то это было величайшей наградой, которую мужчина мог заслужить от женщины.
Она глупо хихикнула, как Минни-Маус. И тогда он схвати её за волосы и изо всех сил приложил её затылком о будку. Стекло с расписанием разлетелось, цифры забрызгало кровью.
У неё подогнулись колени. Он успел её подхватить, ещё раз оглядел пустую улицу, перебросил тело через плечо и, обойдя остановку, направился в кусты. По склону, пёстрому от клочков газет, пивных банок и бутылок из-под молока, он не то спустился, не то съехал в тёмную мокрую канаву, где прела прошлогодняя листва. Голова девушки бодалась у него на спине, но он знал, что она пока жива.
Спустившись, он уложил её, трясущимися пальцами расстегнул и сдёрнул куртку, разорвал платье, обнажив левую грудь. Он опустился на колени, склонил голову и с чётко различимым хрустом впился в шею у сонной артерии.
Первый всплеск он упустил, кровь залила плащ. Второй угодил ему на щеку и воротник. Но он открыл рот пошире, поймал следующий прямо на язык, проглотил и глотал, глотал с сиплым хрипом, пока сердце девушки покорно качало кровь ему в горло.
То ли кража в особняке его так разъярила, то ли отвращение к миру, в котором он оказался, или он просто пожадничал, но в ту ночь он оставил за собой вереницу трупов. Он проскользнул в пригородный коттедж и осушил молодую женщину, муж которой спокойно спал рядом. Под виадуком он встретил беспризорного мальчишку и оставил его, побелевшего, глядеть из картонных коробок на рыхлое небо. Он ненавидел это небо, он тосковал по временам, когда ночи были чёрными, а не оранжевыми.
К концу ночи он убил девятерых. Он так раздулся от крови, что пришлось прислониться к двери аптекаря Бутса и срыгнуть излишек в лужу полупереваренного кетчупа, которую уже оставил на пороге чей-то желудок.
Потом он вернулся в пустой дом. Ему хотелось ещё побродить по комнатам, но солнце уже забиралось на ограду сада, и в ней сверкал, как глазурь. Он поднял крышку и исчез в люке.
Он спал и видел…
Он видел битвы, слышал крики казнимых. Вставали горы, леса, чёрные, как кошмары, Вроде бы он вернулся в замок, но замок рушился вокруг него. Куски камня сыпались с парапетов. Башни оседали. Сель уносил многие акры земли.
Земля и правда дрожала, но он до того пресытился кровью, что едва замечал. Он прошептал одно только слово: «Люси…»
На снос дома ушёл целый день. Шар-баба с размаху оставлял в стенах гигантские бреши и сбивал эдвардианские дымоходы. К четырём часам команда по сносу включила фонари. Бульдозер прошёлся по заброшенному саду, выравнивая местность, а затем каток окончательно отутюжил площадку.
Через несколько дней появились грузовики. Они вывалили тонны песка для основы несущей конструкции, а поверх добавили тонны и тонны цемента. Ещё выше шёл слой битума и, наконец, самый верхний — горячий жидкий асфальт.
А под землёй он все спал. Ему было невдомёк, что его замуровали. Но он переварил большую часть крови, и теперь его сон не был так глубок, и веки его начинали подрагивать.
Соединительная трасса между Лидсом и Раундхеем была сдана в середине января, на неделю раньше срока. В ту же неделю его собственность ушла с
