Проснувшись, Шменкель никак не мог сообразить, сколько же он проспал. Разбудила его Надя. В руках у нее был котелок дымящейся каши.
- Командир разрешил сварить кашу, - объяснила девушка. - Немцы с самого утра не стреляют. Кругом такая тишина, что уши болят.
Перед землянкой сидели свободные от службы партизаны. Одни курили, другие чистили оружие. Снег так ослепительно блестел на солнце, что Шменкель зажмурился. Он ел кашу и чувствовал, как тепло разливается по всему телу.
День был великолепный. В поле дул сильный ветер, а здесь, в лесу, стояла тишина. Ярко светило солнце, и даже слышалась первая капель. Небо было синим-синим.
- Не мечтай, Иван, ешь лучше, - проговорил Виктор Спирин. - Доедаем мясо последнего оленя. Двадцать мешков с олениной позавчера взлетели на воздух в старом лагере.
- А почему они не стреляют? - удивился Шменкель.
- А черт их знает. Погода великолепная. Видимо, отдыхают.
За сарказмом Виктора чувствовалось его плохое настроение: прямым попаданием был уничтожен пулеметный расчет, и Виктор сразу потерял двух своих лучших друзей. Осколком и ему разрезало полушубок, но самого, к счастью, не задело. А дыру в полушубке он обнаружил только ночью, когда вдруг стал зябнуть. Вооружившись иглой и нитками, зашил ее.
Шменкель стал осматривать себя. Все вроде было в порядке. Только подошва на правом сапоге оторвалась. Он пошевелил пальцами - и подошва отошла еще больше.
- Ну и глупый же ты, Ваня, - сказал Рыбаков, разбирая свой пистолет и протирая его. - И ты до сих пор не вспомнил обо мне.
Шменкель никак не прореагировал на эти слова Петра, хотя понимал, на что тот намекал. У самого Рыбакова на ногах были добротные валенки, которые он снял с погибшего партизана я то же самое советовал сделать Фрицу, но тот наотрез отказался от такой возможности обуться. Подумав, Шменкель решил обвязать носок правого сапога бечевкой.
Фриц думал о том, что, несмотря на войну, он все же не очерствел. В последние дни ему пришлось многое пережить. О многом он старался не думать, многое забылось. Однако было и такое, чего он не смог забыть. Самое страшное было не в том, что противник намного превосходил партизан в силе и принуждал их отходить все глубже в лес. По скромным подсчетам командиров, против партизанской бригады противник выставил более пяти тысяч солдат, несколько кавалерийских подразделений, части 41-го танкового корпуса, подразделения 246-го пехотного полка, а также особые полицейские подразделения.
Сначала фашисты сожгли село Овсянки, затем Курбатово и Селище. Особенно страшным и зловещим зарево казалось ночью.
Был момент, когда Шменкель не выдержал и хотел выскочить из окопа, но его вовремя удержал Рыбаков, закричав не своим голосом:
- Ваня! Ваня! Ты что, с ума сошел?
Что же получалось? На глазах у партизан гитлеровцы сжигали мирных жителей, загоняя их в сараи. Партизаны же ничем не могли помочь крестьянам, потому что из автомата или винтовки немцев на таком расстоянии не обстреляешь, да и патроны приходилось экономить.
Рыбаков, можно сказать, спас Шменкеля от самоубийства. Иначе его поступок нельзя было назвать.
А однажды Фриц Шменкель еще раз воочию убедился, насколько прогнила та система, против которой он боролся. После артиллерийской подготовки по сигналу противник пошел в атаку. Как и в предыдущие разы, атака эта была отбита, а гитлеровцы отошли, бросив на поле боя убитых солдат.
Пошел снег, и каждый в душе надеялся, что сегодня фашисты уже не предпримут новой атаки, но они все же снова полезли. Шменкель не поверил своим глазам. Он даже пошевелился, чтобы согнать с себя дремоту. Но немцы действительно снова двинулись в атаку. В белых маскировочных халатах, они напрямую шли на позиции партизан. По их движениям чувствовалось, что для храбрости они основательно хлебнули водки.
Партизаны открыли огонь, лишь когда гитлеровцы подошли совсем близко, так, что можно было даже разглядеть их лица. Огонь был таким плотным, что противник не выдержал и сразу же залег. Многие гитлеровцы стали отползать назад, в укрытие. Некоторые прыгали в воронки от снарядов, другие укрывались за трупами своих же солдат, третьи, а их было большинство, просто бежали.
Фриц взял на мушку фигуру какого-то длинноногого гитлеровца, хотел дать по нему короткую очередь, но не успел: немец, вскинув руки вверх, рухнул на землю.
Фашисты из задних рядов продолжали вести огонь по партизанам, не обращая ни малейшего внимания на то, что иногда косили своих же солдат.
- Прекратить огонь! Усилить наблюдение! - последовал приказ командира отряда.
Приходилось ждать, не предпримет ли противник новой атаки.
На ничейной земле не было заметно ни малейшего движения. И все же там лежали оставшиеся в живых гитлеровские солдаты, которые боялись ползти назад: каждый мог попасть под огонь своих же офицеров.
Минута медленно тянулась за минутой, действуя на нервы. Когда стало темнеть, со стороны противника послышались офицерские свистки - и фигурки на ничейной земле зашевелились, уползая на исходные позиции.
Ночью Фриц притащил в окоп длинноногого солдата. Он был еще жив. Васильев с большой неохотой разрешил Шменкелю, который не уставал повторять, что слышит стоны, сделать это. Букатин, сопровождавший Шменкеля в этой вылазке, тоже не одобрял его действий, хотя не произнес ни единого слова. Крепко сжатые губы говорили больше слов.
Партизаны притащили раненого немца в окоп. На губах его застыла кровавая пена. Немец открыл глаза. В них не было ни тени страха. Раненый, видимо, потерял много крови. Временами он впадал в беспамятство. Белый маскировочный халат и шинель эсэсовца были перепачканы кровью. Его ранило дважды: в грудь и в правое предплечье.
Положив голову раненого на свой вещевой мешок, Шменкель взял в руку ком снега и начал вытирать им кровавую пену с губ немца.
- Откуда ты? - спросил Шменкель немца.
Солдат сделал над собой усилие и чуть слышно прошептал:
- Из Мюнхена.
- У вас что, - Фриц ткнул пальцем в сторону позиций противника, запасников призвали?
Немец с трудом кивнул.
- А почему по вас стреляли свои же?
Немец простонал.
- Посмотри на меня и скажи правду; неужели ты боишься партизан?
Немец чуть заметно кивнул.
- Скажи, вас мучит совесть за массовые убийства или вы просто боитесь возмездия?
Раненый повел глазами и сделал слабый жест рукой, словно хотел сказать, что ему теперь все равно, потому что он уже не жилец на этом свете.
- Фамилия вашего начальника случайно не Анкельман?
Раненый немного приподнял голову и прошептал:
- Гауптшарфюрер Накатен. Он...
Слова застряли у немца в горле, изо рта хлынула кровь, и голова безжизненно упала на грудь. Он был мертв.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
