Великий визирь изумленно обернулся к султану; в глазах у того полыхал гнев. Ибрагим проследил за пламенным взглядом Сулеймана. Султан неотрывно смотрел на Давуда, который оплакивал мертвого янычара, лежащего у него на руках. С едва заметной улыбкой великий визирь прошептал:
— Господин, говорят, любовь и ненависть — две стороны одной монеты. Один может любить другого всю жизнь, но, если взаимное доверие нарушено, любовь переходит в страстную ненависть, которая пылает так же ярко, как и предшествующая любовь.
Сулейман припал к плечу Ибрагима:
— Ибрагим, хорошо, что хоть тебе я всегда могу доверять. — С этими словами султан снова повернулся к ичоглану, охваченный яростью при мысли о таком коварном обмане.
Губы Ибрагима расплылись в радостной улыбке.
Книга третья
Твое лицо на лик луны похоже…К твоей щеке, как мотылек, летит Мухубби.
Сулейман[8]
Глава 87
Сулейман по-прежнему сидел на бревне рядом со своим верным великим визирем; он с неослабевающей ненавистью смотрел на ичоглана, который покачивал на руках мертвого янычара. Наконец он положил руку на плечо Ибрагима и с трудом поднялся на ноги.
Ибрагим поцеловал его руку и, глядя ему в глаза, снял с пояса кинжал. Он протянул его Сулейману и слегка кивнул, когда Сулейман обхватил рукоятку, инкрустированную драгоценными камнями, и потянул кинжал к себе.
Заглушая шум дождя, Сулейман грозно закричал:
— Давуд! В мой шатер! Живо!
Давуд отер с глаз дождь и слезы. Кровь и грязь покрывали его лицо, бритую голову и одежду. Он долго сидел на корточках, склонившись над мертвым другом. Услышав зов Сулеймана, он поцеловал Халима в последний раз, встал и медленно побрел к султанскому шатру. Сулейман шагал не оборачиваясь. Давуду пришлось бежать, чтобы нагнать его.
Снова расплывшись в довольной улыбке, великий визирь пошел оценивать потери, понесенные янычарами после ночной вылазки защитников Вены. Время от времени в отдельных местах еще вспыхивали схватки.
Давуд откинул полог шатра и вошел. Султан стоял посередине и гневно смотрел на своего ичоглана, крепко сжимая под кафтаном рукоятку кинжала. Давуд подошел ближе; он, видимо, не видел причины бояться. На ходу он продолжал вытирать слезы, которые продолжали литься у него из глаз. Он протянул было руки, собираясь обнять любимого, но вдруг заметил гневное лицо султана и замер.
Ичоглан был в замешательстве.
Сулейман продолжал молча смотреть на Давуда в упор. Глаза его, казалось, проникали в самый мозг ичоглана, пытаясь разгадать хитроумный замысел, который тот вынашивал, чтобы вырвать из его объятий Хюррем. Наконец, он заговорил дрожащим от гнева голосом:
— Я доверял тебе всем сердцем. У тебя было много возможностей убить меня, Давуд… или, может быть, лучше называть тебя Дариушем? Почему ты не осуществил свой замысел в туннелях под Веной? Тогда ты бы мог умыкнуть свою… милую Александру.
Давуд отпрянул и покачал головой.
— Ты держишь меня за дурака?! — заревел султан, грубо хватая Давуда за шею и швыряя его на землю.
Ичоглан упал с глухим стуком и застыл в неподвижности, лишившись дара речи. Не обращая внимания на больную ногу, Сулейман бросился на Давуда, пригвоздив того к земле. Давуд ахнул; воздух вышел из его легких. Не переставая давить на него своей тяжестью, Сулейман извлек из складок кафтана кинжал и приложил его острие к обнаженной шее Давуда.
— Мой султан, мой любимый! — с трудом прошептал Давуд, почувствовав укол.
Сулейман ненадолго замер и бросил изумленный взгляд на лежащего под ним человека. Давуд не пытался бороться с верной смертью.
— Почему ты не защищаешься? Или твоя трусость равна твоему коварству? — презрительно спросил он.
— Я не понимаю, господин. За что ты так разгневался на меня?
— Ты отрицаешь, что моя Хюррем — твоя любимая Александра?
— Нет, — почти неслышно ответил Давуд.
— Ты отрицаешь, что поступил ко мне на службу, чтобы украсть у меня мою единственную любовь?
— Нет, господин, — выговорил Давуд; глаза его снова наполнились слезами.
— Тогда ты сам накликал на себя смерть за измену и предательство! Ты сам себя казнил!
Давуд лежал застыв, ожидая, что лезвие вот-вот проткнет ему глотку. Его господин сказал правду; возможно, он в самом деле заслужил смерть за то, что лелеял свою мечту. Острие медленно входило ему под кожу. Дариуш снова брел по сожженным улицам Львова, неся любимую на руках. Он снова целовал ее — один-единственный раз — среди языков пламени в горящей кузнице. Вдруг он вспомнил об Ибрагиме. «Ибрагим! Он, собака, как-то все разузнал… Я собирался увезти Александру из Топкапы, но все изменилось с той ночи в теплых водах источника в Эдирне. И после того, как меня не станет, Ибрагим постарается поскорее отправить к Аллаху двух самых моих любимых людей, чтобы получить власть, к которой он так стремится». Печаль сменилась у Давуда обжигающим гневом. Он сжал кулак и с силой стукнул султана по больной ноге, одновременно выставляя левое колено и ударяя его в нежный пах.
Сулейман пошатнулся; кинжал выпал из его руки. Давуд подхватил кинжал на лету, оттолкнул Сулеймана вбок и тяжело навалился на него. Он ловко занес кинжал и прижал его острием к горлу самого Сулеймана.
— Охрана! — проревел султан, извиваясь под ичогланом.
Давуд прижал руки султана к земле.
— Они тебя не услышат, господин, из-за дождя, взрывов и суматохи, — примирительно заговорил он, приблизив лицо к лежащему под ним человеку. Он заглянул в черные глаза, которые находились совсем рядом.
Гнев душил Давуда, но глаза его наполнились слезами. Они орошали лицо Сулеймана.
— Господин мой, мой султан, мой любимый! То, что ты говоришь, когда-то было правдой. Я действительно поступил к тебе на службу в надежде вырвать, выкупить Александру из гарема. Но тогда я еще не знал, что она и есть твоя Хюррем. Когда я выяснил, что наши любимые — не две женщины, а одна, мой разум пришел в замешательство, и я опечалился. Но, господин, с тех пор я многое понял, в том числе и о себе самом, и рана, терзавшая мою душу, затянулась. Господин мой, я понял, что люблю тебя.
Сулейман перестал вырываться и застыл на месте. Давуд продолжал шептать:
— Сулейман, я всегда буду любить Александру, но не больше, чем люблю твои ласки и твою любовь. Когда я выяснил, что мы с тобой любим одну и ту же женщину, мой путь и моя цель в жизни навеки изменились. Я знаю, что никогда не увижу и никогда больше не прикоснусь к девушке из моего детства; но, любя и почитая тебя, я как будто продолжаю любить и почитать ее. Я знаю, что ты любишь ее всем сердцем и с тобой она совершенно счастлива.
