и защитить попы не могут, потому как обманывали вас раньше. Этим молодым религиям всё время приходилось увязывать себя с природной магией — и природная магия никогда не отвергалась, а просто встраивалась в них. Таинства и обряды — чем вам не перекрашенная магия? Вот у буддистов сильные духи природы просто стали частью веры, нормальными защитниками дхармы. Дхарма — это… Впрочем, не важно.
Если иголки действуют, значит в них сила, не описанная в поповских книгах, и книги нужно вовсе отменить. А если не отменять, то просто забудьте об этом и насыпьте вашей Маргарите толчёного стекла в… Чёрт, вы же не в балете. Ну, насыпьте куда-нибудь.
Четыре поколения предков скорбно вздохнули за спиной Анны Михайловны, а сосед продолжал:
— Вам предлагают поучаствовать в игре «все, кто не с нами, те против нас» — то есть все, кто не мы — еретики, а еретики — пособники дьявола. А пособничество дьяволу — часть веры.
Вокруг стремительно текла короткая ночь.
Город просыпался. Звякнул трамвай, за стеной петушиным криком закричал будильник.
Сосед что-то ещё хотел сказать, но вдруг махнул рукой.
И всё кончилось.
Тягучее бремя выбора отложилось, и комната переводчика выпустила Анну Михайловну, будто клетка птицу.
Она вернулась в свою комнату в некотором смятении.
Не то чтобы слишком много событий для одной недели, но как-то слишком много перемен в привычках.
Одно то, что она перешла на кофейный напиток «Летний» вместо того, чтобы варить себе на кухне кофе, стоило многого.
Банку с этим порошком она принесла из гримёрной, чтобы лишний раз не встречаться с соседом у газовых конфорок.
В театре она делала вид, что ничего не произошло.
Маникюрша, придя в следующий раз, тоже не напоминала о прежнем разговоре.
Она неодобрительно посмотрела на переводчика, встретившегося ей в коридоре.
— Недобрый взгляд у него, — бросила она мимоходом. — Да поди, сектант какой-нибудь.
Анна Михайловна ждала какого-то знака.
Великий город был полон знаков — где-то до сих пор было написано об опасной при артобстреле улице, а на двери её парадной, как и на прочих, эмалевая табличка требовала: «Берегите тепло». Город требовал попробовать крабов и полететь самолётом «Аэрофлота» на курорты Крыма.
Город таил в себе массу знаков — в комнате, которую занимали близнецы, во время войны умирала старуха-оккультистка. Она покрыла все стены и пол загадочными письменами, но они не помешали ей умереть.
Теперь близнецы раз в пять лет делали ремонт, но непонятные буквы всё равно проступали из-под новой краски.
Только для неё знака не было. Она вглядывалась в город в поисках совета, оттягивая визит к священнику.
Но приметы молчали. Разве у лифта появились две стрелки, нарисованные мелом.
Это дети играли в «казаков-разбойников».
Анна Михайловна вспомнила, как отец рассказывал ей о панике в Петрограде, когда ещё до той, первой большой войны, горожане обнаружили у своих дверей загадочные пометки мелом.
Там были горизонтальные чёрточки и точки.
Эти точки и чёрточки пугали обывателей, помнивших не только о Казнях Египетских, но и о кишинёвском погроме.
Потом выяснилось, что разносчики китайских прачечных не знают европейского счёта и помечали квартиры клиентов своими китайскими номерами.
Но Анна Михайловна всё же пыталась увидеть в двух стрелках (одна, потоньше, указывала вниз, другая, пожирнее, вверх) какое-то значение.
Ещё через неделю старики-близнецы что-то намудрили с проводкой у себя в комнате, и по всей квартире погас свет.
Переводчик снова зазвал её к себе.
Там горели свечи, и пахло чем-то коричным и перечным.
Они говорили о прошлом и о войне, которую помнили ещё детьми.
На мгновение ей показалось, что сосед интересуется ею, но нет, это она интересовалась им. Он явно был моложе — лет на десять, да только мысли о его теле вдруг проваливались в какую-то пропасть, не оставляя места для продолжения.
Сосед меж тем продолжал:
— Понятно, как в те времена — против нас были немцы и австрийцы…
Кто-то из мёртвых предков Анны Михайловны был как раз убит австрийцами под Перемышлем.
— …Потом венгры, что гораздо слабее, ещё слабее были румыны, почти персонажи анекдотов, и ещё кто-то. Как в прошлые времена — двунадесять языков. У всех были самолеты и танки, и была некоторая сила, но и у нас она есть. И вот начинается состязание военного умения и нравственного превосходства. Тут все средства хороши — что ж не обратиться к демонам? Вон, Черчилль прямо сказал, что готов спуститься в ад и договориться с его обитателями, если они — против Гитлера.
— Да что же делать, Арнольдушко, — всплеснула руками Анна Михайловна. — Что делать, когда всюду обман и предательство?
— Во-первых, не бояться. Подобное лечи подобным. Во-вторых, сконцентрируйтесь на том, что вы действительно хотите, переступите через остальное. Тут ведь главное представить, как переступить. Представите — так и переступите.
Ей показалось, что переводчик намекает на лёгкий необременительный роман, но он вытащил откуда-то из-под стола старинный кальян.
Скоро в кальяне что-то забулькало, и воздух в комнате наполнился горечью.
Потом Арнольд снял со стены загадочную таблицу в деревянной рамке и положил на журнальный столик между ними.
Таблица была похожа на гигантскую хлебную карточку. На крайнюю клетку лёг странный шарик из дымчатого стекла. Рядом легла книга — вовсе не похожая на старинную, причём даже с её именем, написанным от руки на форзаце.
Потом переводчик передал ей мундштук. Кальян отозвался странными звуками, будто печальным блеяньем.
Она не курила с сороковых годов, твёрдо зная, что табачный дым вредит коже лица.
С непривычки книжные полки поплыли у неё перед глазами.
Она вгляделась в пламя свечи, и ей явилась блаженная Ксения в платке.
Впрочем, Ксения ей не понравилась, и Анна Михайловна погрозила ей стрелой, что оказалась у ней в кулаке. «Космонавты летали…» — с вызовом сказала Анна Михайловна в спину старухе, но та уже не слушала и уходила прочь.
Анна Михайловна почувствовала странную силу. Просто нужно встать на чью-нибудь сторону, и дальше дело пойдёт само собой.
Вдруг Анна Михайловна оказалась за кулисами родного театра. На сцене кто-то бормотал, сбиваясь и мэкая, бесконечный монолог.
«Как бездарно», — успела подумать Анна Михайловна и выглянула.
На краю сцены, перед пустым залом, стояла Маргарита Николаевна в костюме пастушки. К её ногам жался барашек.
Неслышными шагами Анна Михайловна подошла и встала за спиной у подруги. Маргарита Николаевна всплеснула руками, будто отмечая конец речи, и тут бывшая подруга быстрым и коротким движением столкнула её в оркестровую яму.
Барашек оставался рядом и Анна Михайловна, решив его погладить, произнесла: «Бяша…»
