Понимая, что разместить на новом месте такое огромное количество людей будет нелегко, Сталин дал указание не чинить препятствий тем корейцам, которые, не желая переезжать, захотят перейти границу и попасть в Корею или Маньчжурию. Управлению НКВД по ДВК было предложено допустить упрощенный переход границы соответствующими лицами, правда, на местах такие намерения зачастую рассматривались как враждебные, и для многих корейцев их попытка покинуть СССР закончилась ГУЛАГом.
Немедленное начало эвакуации, о котором шла речь в постановлении ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР, местным властям удалось немного оттянуть, иначе погиб бы весь урожай риса на обширных плантациях, так что первые эшелоны с корейцами отправились в путь лишь 9 сентября, когда основная часть урожая была уже собрана и сдана на заготовительные пункты.
23 сентября 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает еще одно решение, теперь уже о поголовном выселении корейцев со всех без исключения территорий Дальневосточного края, включая и глубинные, не пограничные районы.
Спустя несколько дней Ежов направил начальнику Управления НКВД по ДВК Г. С. Люшкову телеграмму, в которой указал, что по оперативным соображениям выселение корейцев желательно завершить не к концу октября, как это предписывалось последним решением Политбюро, а к середине месяца. Люшков обещал управиться, и, хотя сделать это к середине октября не удалось, к концу месяца работа была завершена. 29 октября Ежов доложил Сталину и Молотову, что ответственное правительственное задание выполнено и что к 25 октября выселение корейцев практически завершено: 36 442 семьи, или 171 781 человек, уже вывезены, и до 1 ноября к новому месту жительства будут отправлены последние 700 человек{318}.
Одновременно с решением корейского вопроса решалась и судьба «харбинцев». Большинство переехавших в СССР бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) жили в Маньчжурии еще с дореволюционных времен или вообще родились там. Работая на принадлежавшей сначала России, а затем СССР дороге, они получили советское гражданство, их дети учились в советских школах, созданных при КВЖД, и, когда в 1935 году дорога была продана японцам, решение переехать в СССР было для них вполне естественным.
Хотя «харбинцы» принадлежали к коренной нации, они долго жили за границей, к тому же на территории, находящейся в последние годы под японским контролем, поэтому решено было применить к ним ту же упрощенную процедуру репрессирования, которая была разработана для «национальных контингентов». В своем приказе по НКВД № 00593, изданном 20 сентября 1937 г., Ежов утверждал, что среди приехавших в СССР «харбинцев» подавляющее большинство составляют бывшие белые офицеры, бывшие царские полицейские и жандармы, участники различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций и т. д., направленные в Советский Союз японской разведкой для террористической, диверсионной и разведывательной деятельности. 1 октября приказано было начать широкую операцию по обезвреживанию всех этих японских агентов, завершив ее не позднее 25 декабря 1937 года.
Аресту подлежали «харбинцы», изобличенные или подозреваемые в терроризме, шпионаже и вредительстве, а также еще двенадцать категорий, пока еще не изобличенных и даже не подозреваемых, но все равно явных врагов советской власти. Сюда относились, в частности, те, кто имел в прошлом китайское гражданство, служил в иностранных кампаниях, владельцы или совладельцы каких-либо предприятий (ресторанов, гаражей и т. п.), участники «контрреволюционных сектантских группировок», а кроме того, члены эмигрантских фашистских организаций, бывшие служащие китайской полиции и армии, контрабандисты, торговцы опиумом и др.
Поскольку фашистам, торговцам опиумом и им подобным гражданам не было никакого резона переезжать на жительство в СССР, данный перечень можно рассматривать скорее как указание следственным органам, какие обвинения целесообразно использовать при работе с этой категорией «врагов народа». Ну а во всем остальном приказ по «харбинцам» ничем не отличался от аналогичного приказа по полякам, о котором уже шла речь выше.
Готовясь к войне, Сталин не мог, конечно, обойти вниманием таких представителей потенциальной «пятой колонны», как перебежчики. Многие граждане сопредельных стран, наслушавшись историй о первом в мире государстве рабочих и крестьян, стремились попасть в это царство социальной справедливости, ища спасения от разных бед, подстерегавших их у себя на родине. Перейдя государственную границу, они обращались к советским властям с просьбой предоставить им убежище по политическим или экономическим мотивам. Пришельцев более или менее радушно встречали, и, если по линии чекистского ведомства никаких претензий к ним не возникало, беглецы могли рассчитывать на условия существования по крайней мере не худшие, чем те, которые были у граждан СССР.
В прежние годы сталинская пропаганда активно использовала ситуацию с перебежчиками как доказательство преимуществ советского общественного строя и показатель доверия к СССР со стороны трудящихся всего мира. Однако времена изменились. В условиях предвоенной обстановки проникающие в страну в больших количествах перебежчики-иностранцы стали представлять, по мнению Сталина, серьезную опасность для режима, и эту порочную практику следовало пресечь самым решительным образом.
Заслон перебежчикам был поставлен 23 октября 1937 года. В изданном в тот день приказе по НКВД № 00643 Ежов, ссылаясь на результаты проведенных операций по полякам, немцам, корейцам и харбинцам, заявил, что перебежчики широко используются иностранными разведками для создания на территории СССР шпионско-диверсионной сети и организации повстанческих ячеек. Для исправления создавшегося положения органам НКВД на местах было предложено:
1. Всех перебежчиков, независимо от мотивов и обстоятельств перехода границы, немедленно арестовывать и подвергать самой тщательной и всесторонней проработке.
2. Перебежчиков, разоблаченных как агентов иностранных разведок, предавать суду Военной коллегии или военных трибуналов.
3. Всех остальных перебежчиков, подозреваемых в шпионаже, даже если разоблачить их и не удалось, через Особое совещание при НКВД отправлять в тюрьмы Главного управления государственной безопасности или в лагеря и в период нахождения в заключении подвергать самой тщательной агентурной разработке с целью выявления их принадлежности к иностранным разведкам.
Три месяца спустя решением Политбюро от 31 января 1938 г. мера наказания перебежчикам была уточнена. Проникших на территорию СССР со шпионскими, диверсионными или иными антисоветскими целями, даже если это будет определено лишь по косвенным признакам, предписывалось предавать суду военных трибуналов с обязательным применением расстрела. Более мягкое наказание — 10 лет тюремного заключения было предусмотрено для тех, кто перейдет границу «не злонамеренно»{319}.
Вопрос о перебежчиках обсуждался в числе других на совещании руководящего состава НКВД 24 января 1938 года. В частности, своими предложениями о том, как улучшить работу по этой линии, поделился с присутствующими нарком внутренних дел Белоруссии Б. Д. Берман, после чего между ним и Ежовым состоялся такой диалог (цитируется по стенограмме совещания):
«Вопрос тов. Ежова. Перебежчик перешел нашу границу — что вы с ним делаете?
Ответ тов. Бермана. Если мы его ловим — мы его сажаем. Наиболее серьезных агентов мы берем к себе в контрразведывательный отдел в Минск.
Вопрос тов. Ежова. А вот маленький шпик перешел границу — что вы с ним делаете дальше?
Ответ тов. Бермана. Проводим следствие, посылаем [в Москву] справку по его делу и ждем ваше решение тут же расстреливать.
Ответ тов. Бермана. Нет, Николай Иванович, это будет неправильно, этого нельзя делать, этим на границе мы приучим бойцов, что они начнут бить направо и налево…
Вопрос тов. Ежова. А на той территории он [т. е. пограничник] не может бить?
Ответ тов. Бермана. С вашего разрешения может.
Вопрос тов. Ежова. Боя винтовки хватит?
Ответ тов. Бермана. Боя винтовки хватит, но возникает конфликт — убит на чужой территории»{320}.
На этом данное обсуждение закончилось, и вопрос о том, когда лучше убивать перебежчиков — до или после пересечения ими государственной границы СССР, так и остался нерешенным. Проблема перебежчиков продолжала Ежова беспокоить, и в своем заключительном слове на совещании он вновь обратился к этой теме. Сославшись на приведенные в выступлении Б. Д. Бермана сведения о том, что за период с 1921-го по 1936 год из Польши в СССР перешли, по данным пограничной охраны, 58 тысяч человек, Ежов заявил:
