У меня потекли слезы. Я почти зарыдал – так текли слезы… Махтаб открыла глаза. И покачала головой, и в ее глазах тоже задрожали слезы. Кажется, она плакала обо мне – от жалости ко мне. Да, обо мне она плакала. И севшим от волнения голосом спросила:
– Ты меня не любишь?
– Никто так, как я тебя люблю, никого не любил…
Она помедлила. Опять взглянула мне прямо в глаза своими медовыми глазами:
– Али мой! Я переживаю за тебя. Почему тебе приходится так мучиться? Что ж! Такая уж любовь мучительная… А если не любовь, то что это?
Я ничего не ответил. Она приблизилась ко мне, положила руку мне на волосы и сказала:
– Я с Шахин говорила о тебе…
– Шахин – кто это?
– Шахин Фахр аль-Таджар. Она в прошлом году вернулась в Иран и вышла замуж. Я говорила с Шахин… И она мне сказала, ведь она психолог… Почему ты отодвигаешься? Что я тебя – съем, что ли? Почему ты боишься меня? Я страдаю по тебе, Али… Если бы ты, как Карим – да помилует его Аллах, – был привязан к чему-то, кому-то другому, тогда я не переживала бы … Но я же знаю, что у тебя, кроме меня, никого нет… Так не отодвигайся, мальчик!
А я отодвигался. И ей уже было не достать меня. И она вроде бы рассердилась и повысила голос:
– Шахин сказала… Ты вообще знаешь, что такое внутреннее влечение? Что такое эго?
– Эго – это «я».
– Либидо?
– Страсть любовная.
– Табу?
– Запрет.
– Да чтоб ты сдох!
– Сумма мата![91]
Вопрос: зачем ты всю эту ерунду пишешь? Чего добиваешься?
– Мата шахид![92]
И теперь уже я повысил голос. И крикнул в лицо Махтаб ту фразу, которую мне прошептал на ухо дервиш Мустафа:
(!) – [93]
(Смотри главу «11. Я».)
* * *
Было бы несправедливо с моей стороны не написать о том, что настал-таки день, когда дервиш дал мне знать о себе и сообщил, что время пришло. Это было тогда, когда я понял, что люблю Махтаб ради самой Махтаб.
Был поздний вечер. Думаю, это было в том самом шестьдесят седьмом году. Да-да, это был год ракетного обстрела. Вечером дервиш пришел ко мне в дом… Мертвый он был или живой? В этих штучках я не разбираюсь и не обращаю на них внимания. Словом, дервиш пришел ко мне и спросил: «Правда ли, что недавно ты стал понимать, насколько сильно ты любишь Махтаб?» Я ответил: «Да. Недавно я стал понимать – дожив до седых волос и согбенной спины» И дервиш сказал:!Я должен был дать тебе знать об этом… Завтра будем читать обручальную хутбу…»
И дервиш удалился. Я тут же позвонил Махтаб и рассказал ей об этом. Пожилая женщина пришла в восторг:
– Итак, наконец в весьма преклонном возрасте мы образумились. А теперь что, если я скажу «нет»?
– Я ждал полвека, – ответил я со смехом, – подожду еще столько же…
И мы договорились встретиться завтра, завтра утром.
* * *
И в эту ночь я увидел сон. Мне приснилось, будто что-то давит мне на грудь. Вообще-то и раньше я переживал это во сне и даже знал, что это означает. Тяжесть означала любовь к Махтаб. Однако в эту ночь грудь мою давило уж очень сильно, я попытался скинуть груз и не смог. Это была каменная плита. От ужаса я заскрипел зубами: меня придавили каменной плитой! Пальцы мои нащупали на ней бороздки, словно там был выбит какой-то текст. И я даже на ощупь прочел эти буквы: «Махтаб». Это было нечто вроде надгробного камня… Проснувшись, я отдал денежное пожертвование на молитву о Махтаб. Я понимал значение тяжести на груди, но не понимал значение камня…
* * *
Утром, как мы и договорились, я отправился в дом Марьям и Махтаб. Я знал, что и дервиш придет. (Смотри главу «1. Она».) «…до шестидесятисемилетнего. Отнимем от шестидесяти семи те двенадцать лет, которые уже исполнились мальчику, и получим срок более полувека. Более полувека в человеческой памяти хранился запах того мяса… Мясо барашка, поджаренного в собственном соку, особенное, мясо же человека – совсем другое и пахнет отвратительно, можно сказать, мучает обоняние. На мой взгляд, мясо женщин пахнет неприятнее мяса мужчин, потому что в теле женщины больше жира… Не знаю почему, но, когда я добрался до их дома, мне сразу вспомнилась та заготовка мяса. Перешагнув через порог, я вошел во двор…»
* * *
Теперь я понял и то, что значил камень на груди. «Могила твоя в сердце любящего…»[94]
Махтаб всю жизнь любила, всю жизнь была чиста, и вот погибла… Погибла мученической смертью… «Кого любишь, воздержись от того и умри как шахид!»
Ее я
Восемь сорок пять, утро пятницы, 8 абана[95]. Я стою возле Сахарной мечети. На девять утра у меня назначена встреча с уважаемым Али Фаттахом в его доме. Я побродил вокруг и осмотрел бывшую улицу Хани-абад, теперь переименованную в улицу Тахти. Многое осталось по-прежнему, например Сахарная мечеть, крытый рынок. А вот поварня Исмаила исчезла, как нет и мясной лавки Мусы. Эти уважаемые господа наверняка уже умерли. В овраге построили библиотеку… Библиотеку и даже целый культурный комплекс на том месте, где стоял двухкомнатный дом свиданий Мухаммада-сводника и где были Фаттаховы хлев и загон для скота. На месте морозилки Хаджи Голи – небольшой сквер имени Тахти. В общем, как сказал бы Карим, «всю округу перелопатили». Кроме… кроме лавки Дарьяни! Она на том же месте, на углу. И мне даже стало смешно, когда я вошел в нее и сказал юноше за прилавком:
– Будьте добры, стакан лимонада…
– Какого монада? – переспросил он. – Впервые слышу. «Джус» есть виноградный, есть напиток мешхедский, а это… как вы сказали?
– Бог с ним! – Я махнул рукой. – Скажите, вам знакомо имя Дарьяни?
– А что, уважаемый племянник находится при смерти?
– Нет, я серьезно спрашиваю. Вы что-нибудь слышали о Дарьяни?
– Вы же видите вывеску? Это название магазина.
– Это ваш магазин?
– А у вас, собственно, какое дело? Вы из администрации или, может, по вопросам окружающей среды?
– Нет, друг мой. Я просто интересуюсь бывшим владельцем этого магазина. А соседей ваших, Фаттахов, знаете?
– Почтенного господна Фаттаха знаю. Это наш постоянный покупатель. Уважаемое в квартале домовладение…
– А лично вы с ним знакомы?
– Так, я вижу, вы настойчивый господин. К чему все эти расспросы?
– Хорошо, вернемся к Дарьяни.
– Вы кто, корреспондент? Судя по блокнотику, да. Тогда записывайте. Продавец бакалейной лавки не знает Дарьяни. Я его не знаю. Я арендую магазин у одной пожилой женщины. По имеющимся сведениям, она не замечена в ношении джинсов «Ли» и тому подобном!
Я посмеялся его остроумию. (Позже я узнал, что та же пожилая женщина владеет и одной известной художественной галереей. Это та самая дочь Дарьяни, которая пошла в первый класс вместе с Махтаб и училась у Марьям рисованию… Смотри главу «2. Я».) Время приближалось к девяти, и я не торопясь направился к деревянной двери дома Фаттахов. К старинной деревянной двери, рядом с которой до сих пор висел молоток, хотя имелся и электрический звонок…
Я уже собирался позвонить, как вдруг дверь открылась, и вышло несколько мужчин и женщин, они уселись в автомобиль с государственными номерами… Я с большим вниманием за наблюдал ними; на автомобиле также красовалась эмблема Министерства здравоохранения… Довольно грузный старик с криво сидящим в ухе слуховым аппаратом провожал их, выйдя на улицу. Взглянув на меня, спросил что-то на диалекте… В этот же миг из коридора раздался другой голос:
– Пропусти его, Немат! Я жду гостя в девять часов…
Грузный старик – я понял, что это и есть тот самый Немат, наездник быков, пригласил меня войти и сказал хозяину:
– Хаджи Али! Отдайте весь остаток этому господину, тогда мне спокойнее будет, и вечером сразу в мечеть пойдем!
В темноте крытого коридора раздался смех хозяина дома, который шел мне навстречу. Кремового цвета брюки и белая рубашка с воротничком. Волосы сплошь белые и небольшая седая бородка, скорее просто щетина. Брови сросшиеся, сам очень аккуратный и организованный, хоть и шел развинченной походкой. Подойдя, пожал мне руку.
– Спасибо, что пригласили, уважаемый господин Фаттах!
– Добро пожаловать, молодой человек. Проходите! Это тот самый Немат – наездник быков. Пожалуйста! Прошу вас!
Следом за ним я прошел по крытому коридору: сырцовый кирпич, темно, сыровато. По контрасту двор показался залитым светом. Двор был больше, чем я думал, когда писал о нем. Воду в бассейне недавно сменили. В углу двора до сих пор растет гранатовое дерево. Я взглянул на сам дом: все здесь мне было знакомо. Вот боковые пристроечки, вот главная зала, вот угловая комната. Вот домашнее водохранилище… С закрытыми глазами я мог бы найти любую комнату дома. Али Фаттах повернулся ко мне:
– Задумались? Все так или не совсем?
– Все точно так! – я кивнул. – Только крупнее, и красивее, и стариннее…
– А что вы хотите, это же археологические экспонаты! Я и сам экспонат. А уж о Немате и не спрашивайте, он вообще находка, уникум!
