Значит, не тюрьма. Просто келья. Да и лежал я не на тощем тюфяке, набитом гнилым сеном, а на достаточно комфортной постели, на вполне себе удобной подушке, и был до подбородка укрыт легким одеялом, от которого вкусно пахло травами.
Встать и осмотреться получше у меня тоже не получилось. Руки‑ноги казались чугунными, а голова была похожа на литую металлическую болванку. При малейшей попытке пошевелиться затылок начинал раскалываться, левую руку сводило до самого плеча, а в глазах вспыхивали такие яркие круги, что я предпочел не рисковать. Почти одновременно с этим обнаружилось, что левая рука у меня плотно забинтовала и, судя по всему, достаточно давно была лишена возможности двигаться. Кончики пальцев онемели, сжать их в кулак я не мог, а стреляющая боль в мышцах и стойкий запах целебных трав заставляли проявить осторожность.
С ногами проблем не возникло – помимо безумной слабости, никаких отклонений в них не наблюдалось.
Голова… ну, похоже, ей здорово досталось, потому что соображала она туго, сумеречное зрение не работало. И вообще, было непонятно, что происходит, и почему я лежу тут как барин вместо того, чтобы звенеть кандалами в подвале или удовлетворять болезненное любопытство какого‑нибудь вивисектора из Ковена.
Ах да…
Я ведь снова человек. Не нурр. Ну хоть что‑то в этой жизни осталось хорошего. Хотя, если подумать, с чего бы мне становиться человеком, если последний миг, который остался в моей памяти, был тесно связан с собирателем душ? А в предпоследний я совершенно четко планировал сдохнуть, причем желательно до того, как до меня доберутся каратели?
У меня вдруг спину осыпало морозом.
Да нет. Не может быть!
Я с некоторым трудом выпростал из‑под одеяла неимоверно тяжелую правую руку, с недоумением воззрился на смуглое, волосатое и на редкость мощное предплечье. Неверяще дотронулся кончиками пальцев до горы бинтов, наложенных на горло. Попытался ругнуться. Вздрогнул, услышав сорвавшийся с губ сдавленный сип и подозрительное бульканье в глотке. После чего обессиленно уронил руку обратно на постель и снова закрыл глаза.
Воспоминания из прошлой жизни накатили лавиной, и я тихо захрипел, в деталях припомнив свой последний день в облике Рани. Бешеную гонку по подземельям, короткую схватку с карателями, рухнувший у моих ног полутруп с жадно вцепившимся ему в глотку Изей. Мимолетное торжество, перемешанное с болью и тоской по погибшим улишшам. И слабую, едва теплящуюся надежду в словах, в которых, на первый взгляд, не было ничего необычного.
Все твое – мое…
Я с трудом сглотнул комок в изувеченном горле.
«Изя? Ули?»
Однако на мой зов никто не отозвался. Хвост, вопреки всему, не отрос, словно внезапно разучился это делать. Присутствие нурра обозначилось лишь легким зудом в районе копчика и еще большей слабостью, от которой сознание снова начало куда‑то уплывать. А что касается Ули, то один‑единственный мыслеобраз от него все‑таки пришел и был полон бесконечной, выматывающей, воистину смертельной усталости, в которой проскальзывали вина и сожаление. Мол, прости, хозяин. Я сделал, как ты просил, но на большее меня уже не хватило.
Ох, Ули…
Будучи не в силах помочь ни себе, ни ему, я представил, как прячу в ладонях измученного, едва дышащего и такого же истощенного мышонка, после чего все‑таки не выдержал и провалился в темноту.
Однако на этот раз тьма оказалась не такой беспросветной, как раньше, поэтому даже во сне я видел стремительно сменяющие друг друга картинки, образы, мысли, эмоции. Как несколько сумбурный, не особенно качественно снятый, но достаточно подробный фильм о человеке, которого я недавно убил.
***
Проснулся я только к утру, такой же ослабленный и вялый, как раньше. Но на этот раз пришел в себя оттого, что чьи‑то заботливые руки меняли бинты на плече и горле, а мягкий женский голос, стоило мне дернуться, требовательно сказал:
– Лежите, мастер Шал. Вам еще нельзя ни шевелиться, ни говорить! Вы слишком слабы!
Ах да, мастер Шал – это же теперь я. Ублюдочный каратель, от воспоминаний которого становилось тошно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Молчите! – повысила голос девушка, когда я попытался задать ей вопрос, а следом на мою грудь легла удивительно твердая ладошка. – Если вы не прекратите упрямиться, то, клянусь светом, я снова вас усыплю! И буду будить только для того, чтобы слуги могли вас обмыть и перевязать! Кормить вас тоже нельзя – ткани еще недостаточно срослись! Поэтому лежите тихо и дайте мне возможность хоть чем‑то помочь, раз вы сами себе помочь сейчас не в силах!
Еда…
Да, есть мне действительно хотелось, но симпатичная, нарочито строго смотрящая на меня девушка не дала ни одной хлебной крошки. Вместо этого она принялась сердито перечислять полученные моим новым телом повреждения, ворчала на то, что раны плохо срастаются. Сообщила, что физически я истощен до предела, а в свете сканирующего заклинания и вовсе выглядел так, словно только что из могилы откопался…
Но я ее почти не слушал.
Вместо этого я старательно вспоминал недавний сон. Анализировал собственные ощущения. Пытался понять эмоции, которые будил во мне вид симпатичной леди с классическими ведьмовскими рыжими волосами, ярко‑зелеными глазами и забавными конопушками на носу. А когда девушка закончила с перевязкой и, зашуршав юбками, направилась к выходу, наконец‑то вспомнил ее имя: Майена. Вернее, лесса Майена Айенал, которую настоящий мастер Шал не то чтобы презирал… но был твердо уверен, что в Ордене ей не место. Он, впрочем, ко всем дежурным магам так относился. По той простой причине, что толковых чародеев в резиденции практически не бывало. Сюда отправляли молодых, неопытных, едва получивших диплом и вынужденных отрабатывать вложенные в них государством средства магов. Которые после обязательного года службы были вольны выбирать куда податься и, естественно, не задерживались на скучной и малодоходной должности.
Так вот, еда…
Чувствуя, как внутри настойчиво шевелятся пустые кишки и требовательно квакает такой же пустой желудок, я по примеру настоящего мастера Шала наплевал на рекомендации целительницы и, чуть не задохнувшись от слабости, все‑таки сел.
Итак, что мы имеем?
Откинув одеяло, я скептически оглядел свое новое тело.
Одно хорошо – я больше не тощий дистрофик и не пацан, от которого за километр шибает комплексом неполноценности. Достойный мужчины рост, крепкое телосложение, широкие плечи и прекрасно развитый мышечный корсет – это то, чем мастер Шал мог заслуженно гордиться. А вот безумная слабость и нефункционирующая левая верхняя конечность откровенно не порадовали.
Не знаю, сколько времени я уже находился в резиденции Ордена… память карателя услужливо подсказала, что это лечебное крыло, первый этаж… однако за прошедшие со момента моего воскрешения рины (а может, дни?) мои раны не то что не закрылись – они даже толком не поджили. Оставшиеся после перевязки бинты были пропитаны кровью. Раны на плече, которые я краем глаза тоже успел заметить, выглядели скверно. Я, правда, не помню, чтобы карателя кто‑то обжег, да и мои улишши не успели до него добраться. Но, возможно, раны он получил до того, как столкнулся с нами в коллекторе?
С горлом дела обстояли еще хуже – после того, как Изя выгрыз кадык, там, по идее, не должно было остаться живого места. Однако после смены формы, вероятно, Ули успел подлатать новую матрицу. И именно на это ушли его последние силы.
Вспомнив, как именно был одет каратель в коллекторе, я почувствовал стыд. Бедняге Ули, похоже, пришлось воссоздать все шмотки, ремни, нагрудник и даже содержимое карманов, о котором я в тот момент совершенно не думал. Если бы во время падения мастер Шал не выронил «бластер», то его воспроизведение тоже легло бы на плечи маленького улишша. Неудивительно, что малыш истощился. Судя по тому, как мне сейчас хреново, на создание такой сложной матрицы он потратил все наши энергетические резервы, все запасы металлов, что я успел скопить. Поэтому и сидел я сейчас кое‑как. Поэтому и чувствовал себя едва дышащим слизняком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
