– Я уже это сделала. Все, что я нашла, положила там, – сказала Клер, указав на столик между двумя рядами кресел.
Хотвайер даже не взглянул в ту сторону до тех пор, пока не закрыл дверь туалета снаружи так, чтобы ее нельзя было открыть изнутри.
– Пусть побудет там, пока мы не сядем.
– И я того же мнения.
Бретт обнял Клер и сильно прижал к себе.
– Сладкая моя, эти несколько минут нагнали на нас страху.
– Я до смерти боялась, что ему надоест вести со мной беседы и он решит пристрелить сначала меня, потом тебя.
– Я чертовски рад, что он этого не сделал, но не могу понять, почему он на это не пошел.
– Он хотел, чтобы все выглядело так, словно произошла авария. У него с собой было два шприца. Готова поспорить, что в них та же дрянь, что он ввел Лестеру. Он взял с собой парашют – думаю, собирался нас отравить и оставить самолет без пилота, чтобы все выглядело так, словно на борту произошла авария.
– Похоже, ты это быстро поняла, моя сладкая.
– Только не успела придумать, как от него избавиться и как предупредить тебя.
– Турбулентность пришлась кстати.
– Это верно. Но я удивилась, что ты не пустил самолет в обход этой зоны. Я заметила, когда мы летели в Джорджию, что ты отлично выполняешь такие маневры.
Бретт рассказал Клер, как почувствовал, что что-то не так, и что он решил использовать воздушную яму как прикрытие для того, чтобы сделать свой ход. Затем он привел ее назад, в кабину, усадил на сиденье рядом с собой и сменил курс на Вашингтон, туда, где он уже позавчера побывал.
Приземлив самолет, он тут же позвонил Этану и договорился о передаче пленника властям. Им с Клер пришлось давать показания, так что только на следующий день он смог отправиться с ней в Монтану, как и планировал.
Клер с облегчением вздохнула, увидев дом Бретта. К счастью, он нисколько не походил на роскошный особняк его родителей. Ей понравился этот простой одноэтажный фермерский дом, просторный и удобный.
Однако внутри дом оказался совсем не таким, как снаружи. Ничего патриархального не было в его оформлении. Оказалось, что у Хотвайера весьма оригинальный вкус и чувство стиля. Он предпочитал четкие геометрические линии, яркие цветовые пятна оттенялись теплыми обертонами. На стенах висели картины: как его собственные, так и других художников.
– Где ты рисуешь? – спросила она Бретта, когда он показывал ей гостиную.
– У меня студия в пристройке. Хочешь посмотреть? – В его интонации было нечто такое, чего Клер не поняла.
Она вопросительно на него посмотрела, но сказала «да».
Бретт кивнул, и выражение его лица в тот момент было таким решительным и напряженным, что оно могло бы ее испугать, если бы все страхи не улетучились, как дым, днем ранее, во время полета, который никто не посмел бы назвать рядовым и нормальным.
Клер проследовала за Бреттом в громадную комнату. Этот мужчина относился к своему хобби всерьез. Сквозь застекленные люки в потолке в комнату щедро лился яркий солнечный свет. Все стены были завешаны картинами на разных стадиях готовности.
Некоторые полотна маслом оставались незавершенными. Были там и работы акварелью, и акриловыми красками. Но у всех у них имелось нечто общее. Тема. И этой темой была она – Клер.
На всех без исключения картинах была изображена она, Клер. Некоторые работы запечатлели ее спящей. Когда он мог видеть ее такой?
Клер, затаив дыхание, ходила по студии, переводя взгляд с одной картины на другую. Но везде она была разная. С разным выражением лица, в разном настроении.
Клер остановилась возле картины, которая была еще не закончена.
– Ты никогда раньше не видел меня обнаженной. Как ты смог это нарисовать?
– Я сотни раз видел тебя такой во сне. Ты не находишь сходство ошеломляющим?
Клер не могла ответить. Язык не слушался. Но Бретт был прав. Для человека, вдохновленного одним лишь воображением, он потрясающе точно запечатлел ее нагое тело.
– Одна галерея в Нью-Йорке пыталась уговорить меня выставить это полотно на несколько месяцев, но эта работа – лучшая, что у меня есть, и я не могу делиться ею с общественностью, не признав публично, что ты для меня так много значишь.
Клер протянула руку к полотну и пробежала пальцами по контурам груди, по соску, восставшему от желания.
– Я выгляжу так, словно не могу дождаться, когда ты вернешься в мою постель.
На картине Клер лежала посреди огромной кровати на простыне цвета заката. Край простыни закрывал лишь одно бедро, все остальное тело было открыто взгляду.
– Мысленно я был там с тобой.
– Я просто не могу поверить, что ты все это написал. И везде я.
– Творчество было для меня единственным способом сохранить рассудок, пока я так старательно скрывался от чувства, что ты во мне родила. Я говорил себе, что ты – просто интересный объект для творчества.
Клер опустила руку и повернулась к Бретту:
– О каких чувствах речь?
– Я говорил тебе, но ты мне не поверила. Но я люблю тебя, Клер. Давно люблю. Я был слеп, потому что... – Он замолчал, не договорив.
– Ты не хотел нарушать клятву, данную Елене. Хотвайер вздохнул:
– Это еще не все.
– Что еще?
– Я любил Елену, но долг для нее значил больше, чем я. Я боялся того чувства, что испытывал к тебе. Оно было слишком сильным.
– Ты боялся, что я причиню тебе боль?
Бретт нахмурился. Ему совсем не нравилось говорить о своих чувствах, но тем не менее он кивнул.
– Я с самого начала чувствовал, что ты способна ранить меня сильнее, чем даже она, и это мне чертовски досаждало. Я был таким идиотом, Клер! Я сказал себе, что не люблю тебя, что я не могу тебя любить, что то, что я чувствую к тебе, – лучше, чем любовь.
– Возможно...
– Да, и это чувство лучше любви, по крайней мере той любви, что я испытывал к Елене. То, что я чувствую к тебе, гораздо больше, гораздо крепче, гораздо сильнее того, что было у меня к Елене. Ты – мое все. Ты – та женщина, которая может сделать полной мою жизнь. Ты можешь это понять? Ты нужна мне.
У Клер слезы наворачивались на глаза, но она не боялась расплакаться. Она даже представить не могла, что ее суровый солдат может так поэтично изъясняться.
– Я – несовершенна, – сдавленно проговорила она.
– И я рад, потому что ты как раз такая женщина, какая мне нужна. Я так тебя люблю, что мне страшно.
– И мне страшно. Я люблю тебя, Бретт. Так сильно люблю!
– Я знаю, моя сладкая. И я буду благодарить Бога каждый день и до конца дней, что ты меня любишь. Ты это знаешь?
Клер не могла ответить, да ему и не нужен был ее ответ.
Бретт поцеловал ее, а потом поднял на руки, отнес в спальню и положил на кровать. Клер увидела, что это та же кровать, что была на картине.
