– Ладно, – сказал я наконец, – отпускаю… выход из программы, эскэйп!
В комнате наступила тьма, не сразу глаза привыкли к слабому лунному свету. Для тех, кто смотрел со двора, в окнах моей спальни в самом деле бушевало адское пламя.
Краем глаза ухватил изображение в зеркале. Мой двойник остановился и наблюдал за мной, наклонив голову. Лицо оставалось в тени, в таком ракурсе казалось то ли в черной маске, то ли вовсе вымазано сажей, зато белки глаз поблескивают неистовой белизной, словно у опереточного Отелло.
– Что за… – пробормотал я.
Сердце застучало громче. Я зажег свечи по обе стороны перед зеркалом, отражение сразу изменилось, стало вовсе чужим, недобрым. Я точно видел, что это уже не мое лицо, хотя не смог бы сказать, почему не мое. Чтобы стряхнуть наваждение, я взял свечу, поднял над головой. При таком привычном освещении отражение в зеркале снова стало моим, привычным. Даже когда держу свечу сбоку, узнаю себя – что значит солнечный свет или лунный, но он всегда сверху, только утром и вечером какое-то время освещает сбоку, но и к этому привыкли, тем более что освещает не совсем уж сбоку, а чуточку сверху и сбоку… но освещение снизу мое восприятие уже перестает принимать.
Я поставил свечу на стол, заставил всмотреться в свое отражение. Лицо не просто недоброе, в нем нечто высокомерное, жестокое. Я бы сказал даже – негуманное.
За спиной раздался тихий шорох. Я торопливо обнажил меч, развернулся. У окна колыхалась штора. И хотя ничто крупнее воробья не пролезет в зарешеченное окно на уровне пятого этажа, у меня задергалась щека. Я приложил к ней ладонь, тик прекратился, зато сердце начало бухать так, что во дворе вот-вот проснутся стражи.
Краем глаза уловил движение. Развернулся, уже выставив перед собой меч. Мой двойник в зеркале спрятал торжествующий оскал и нагло посмотрел в ответ. Я отчетливо видел, что он до этого улыбался, а я точно знаю, что мне было не до улыбок.
Рассерженный и перепуганный, я повернулся, осмотрел помещение, меч выставил перед собой, как если бы защищался от чего-то страшного, что бросится на меня из темноты. Выждав немного, повернулся к зеркалу. Я ожидал увидеть там поворачивающуюся фигуру, но двойник стоял, не шевелясь, смотрел на меня с презрительной усмешкой. Лицо стало еще более злым и жестоким. Тяжелые складки у губ, подсвеченные желтым пламенем свечей, просто безобразны, подчеркивают его бесчеловечность.
– Ну хорошо, – проговорил я угрожающе, – говори. Меня такими харями не напугать, Джеккил хренов.
Двойник зловеще улыбнулся. Зубы ровные и белые, но клыки явно длиннее, чем у меня. У меня, как и у всякого моего возраста, уже заметно сточенные, это у бобров всю жизнь растут и самозатачиваются.
– Что, – сказал я саркастически, – немой, значит?.. Ладно, я на языке жестов такое могу сказать, что вот прямо там от злости кончишься… Если хочешь сказать что-то умное, напиши. Возьми бумагу и напиши. Нет бумаги – пиши на стене, как в сортире, это называется граффити… Что, и писать не можешь? Так ты просто неграмотный, да?..
Он посмотрел с той же недоброй усмешкой, отступил на шаг, его лицо и вся фигура начали расплываться. Шагнул еще, там колыхнулось, будто медленно погрузился в спокойную воду озера, вставшего вертикально, как будто стена оказалась из воды. Сердце колотилось часто, кровь бросилась в лицо, я зыркал по сторонам, в ладони горячо, я поднес кулак к глазам, разжал. Маленький серебряный крестик, в самом начале моего пути подаренный бедным сельским священником, разогрелся, но не от моей ладони, я же не раскаленная печь, но этот жар странным образом жег и придавал мне силы.
Я перевел дыхание, выпустил крестик, он скользнул на цепочке обратно на грудь, устроившись под таким же скромным с виду медальоном, так я его называл, а на самом деле достаточно могучим талисманом.
– Да, – пробормотал я, чтобы услышать свой голос, – это был не Нескафе… Говорят, что старость – это когда в зеркале отворачивается собственное отражение… Не принял ли он меня за Галантлара?
В зеркале было пусто. Не совсем, конечно, смутно виднеются стены, ложе, гобелены на стене, только себя не вижу, словно стал человеком-невидимкой.
– Если ничего не отражается, – проговорил я дрожащим голосом, – значит, я неотразим. А раз неотразим, то пошли вы все…
Я не знал, кого посылаю, но голос стал крепче, а сам я ощутил себя круче. Когда посылаешь, тем самым себя приподнимаешь, я, мол, сильнее. Подумаешь, фигня какая-то с зеркалом. Ничего необычного, колдуны всегда с ними выначиваются. Даже у нас масса примет с зеркалом, то завешивать надо, когда в доме покойник, то нельзя смотреть в зеркало, когда ешь, – счастье проешь. И пить перед зеркалом нельзя – пропьешь. А в туалете зеркало лучше вообще не вешать.
Глава 2
Ложиться как-то страшновато, но и стоять вот так голым с мечом и молотом глупо. Я оделся, чуть было не набросил на зеркало одеяло или хотя бы рубашку. Опомнился в последний момент: а кто у нас покойник? Не накличу ли беду на самого себя?
Плюнул, вышел в коридор. Лучше посплю где-то еще, а утром скажу, чтобы зеркало убрали. Далеко впереди что-то мелькнуло, я затаился, перебежал от тени к тени. Светильник дает слабый свет лишь в самом конце коридора, у меня глаза вылезали, как у рака, в попытках рассмотреть, кто же идет впереди, так я наполовину сократил расстояние, на полу толстый ковер, да и некоторый шум со двора скрадывает мое тяжелое дыхание или сопение.
Наконец фигура достигла светильника, я рассмотрел, что это женщина, она тут же исчезла в тени, но я уже увереннее перешел на бег, женщин мы, самцы, почему-то не боимся, хотя самые красивые змеи – самые ядовитые, из полумрака донесся слабый вскрик. Я на ходу выдернул из металлического держака факел, другой рукой ухватился за меч, потом подумал, как-то стыдно на женщину с мечом, не по-мужски, цапнул крестик на шее.
Женщина исчезала, возникала в слабом свете, я ускорил бег, догнал, с крестом в руке и факелом в другой подошел ближе. Женщина отступала, уперлась в стену. Я сделал еще два шага. Крест в моей ладони начал нагреваться. Женщина издала слабый стон, отвернулась, не в силах выдержать вид крестика с распятым на нем человеком, прижалась лицом к стене. Я видел только коротко остриженный затылок, просто чудо в мире женщин с великолепными волосами: золотыми, черными как смоль, каштановыми, пепельными – все в крупных локонах, длинных, блестящих… А у этой волосы не длиннее, чем у мальчишки-подростка, обнаженная до пояса, ниже темнеет бесформенная юбка до колен, спина худая, аристократическая, с изысканными линиями. Такие я видел только в фильмах о великосветских приемах, где молодые львицы щеголяют в платьях, обнажающих спину до самых ягодиц. У этой самая изысканная спина, какую только видел, а человек моего века видел не только спины всех кинозвезд и топ-моделей, но и ягодицы…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
