В послевоенных стихах Луговского раскрылась бездна неизвестных возможностей поэта. Его мускулистый и крылатый стих отличается огромным масштабом мысли. В последних книгах звучит тревога поэта за судьбы мира и человеческой культуры.
Жестокое пробуждение
Сегодня ночьюты приснилась мне…Не я тебя нянчил, не я тебя славил,Дух русского снега и русской природы,Такой непонятной и горькой усладыНе чувствовал я уже многие годы.Но ты мне приснилась,как детству – русалки,Как детству —коньки на прудах поседелых,Как детству —веселая бестолочь салок,Как детству —бессонные лица сиделок.Прощай, золотая,прощай, золотая!Ты легкими хлопьямивкось улетаешь.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.Молочница цедит мороз из бидона,Точильщик торгуется с черного хода.Ты снова приходишь,рассветный, бездонный,Дух русского снега и русской природы.Но мне ты присниласькак юности – парус,Как юности —нежные губы подруги,Как юности —шквал паровозного пара,Как юности —слава в серебряных трубах.Уйди, если можешь,прощай, если хочешь.Ты падаешь сеткойкрутящихся точек.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.На кухне, рыча, разгорается примус,И прачка приносит простынную одурь.Ты снова приходишь,необозримыйДух русского снега и русской природы.Но ты мне приснилась,как мужеству – отдых,Как мужеству —книг неживое соседство,Как мужеству —вождь, обходящий заводы,Как мужеству —пуля в спокойное сердце.Прощай, если веришь,забудь, если помнишь!Ты инеем застишьпейзаж заоконный.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.
1929 Курсантская Венгерка[464]
Сегодня не будет поверки,Горнист не играет поход.Курсанты танцуют венгерку, —Идет девятнадцатый год.
В большом беломраморном залеКоптилки на сцене горят,Валторны о дальнем привале,О первой любви говорят.
На хорах[465] просторно и пусто,Лишь тени качают крылом,Столетние царские люстрыХолодным звенят хрусталем.
Комроты спускается сверху,Белесые гладит виски,Гремит курсовая венгерка,Роскошно стучат каблуки.
Летают и кружатся пары —Ребята в скрипучих ремняхИ девушки в кофточках старых,В чиненых тупых башмаках.
Оркестр духовой раздуваетОгромные медные рты.Полгода не ходят трамваи,На улицах склад темноты.
И холодно в зале суровом,И надо бы танец менять,Большим перемолвиться словом,Покрепче подругу обнять.
Ты что впереди увидала?Заснеженный черный перрон,Тревожные своды вокзала,Курсантский ночной эшелон.
Заветная ляжет дорогаНа юг и на север – вперед!Тревога, тревога, тревога!Россия курсантов зовет!
Навек улыбаются губыНавстречу любви и зиме.Поют беспечальные трубы,Литавры гудят в полутьме.
На хорах – декабрьское небо,Портретный и рамочный хлам;Четверку колючего хлебаПоделим с тобой пополам.
И шелест потертого бантаНавеки уносится прочь.Курсанты, курсанты, курсанты,Встречайте прощальную ночь!
Пока не качнулась манерка,[466]Пока не сыграли поход,Гремит курсовая венгерка…Идет – девятнадцатый год.
1939
Обэриуты
Так называли себя представители литературной группы поэтов, писателей и деятелей культуры, организованной при Ленинградском Доме печати, директор которого Н. Баскаков довольно доброжелательно относился к представителям “левого” искусства. Этот термин произошел от сокращенного названия “Объединение реального искусства” (ОБЭРИУ), причем буква “у” была добавлена в аббревиатуру, как принято сейчас выражаться, “для прикола”, что как нельзя нагляднее демонстрирует суть творческого мировоззрения участников группы.
Датой образования ОБЭРИУ считается 24 января 1928 года, когда в Ленинградском Доме печати состоялся вечер “Три левых часа”. Именно на нем обэриуты впервые заявили об образовании группы, представляющей “отряд левого искусства”. В ОБЭРИУ вошли И. Бахтерев,[467] А. Введенский, Д. Хармс (Ювачёв), К. Вагинов (Вагенгейм), Н. Заболоцкий, писатель Б. Левин.[468] Хотя состав группы менялся: после ухода Вагинова к ней присоединились Ю. Владимиров[469] и Н. Тювелев.[470] К обэриутам были близки Н. Олейников, Е. Шварц,[471] а также художники К. Малевич и П. Филонов.
Тогда же увидел свет первый (и последний) манифест нового литературного объединения,[472] в котором декларировался отказ от традиционных форм поэзии, излагались взгляды обэриутов на различные виды искусства. Там же было заявлено, что эстетические предпочтения членов группы находятся в сфере авангардного искусства.
Следует добавить, что еще до появления в литературе обэриутов возникло неофициальное литературно-философское содружество, участники которого – Введенский, Хармс и Л. Липавский – называли себя “чинарями”.
“Слово “чинарь” придумано А. И. Введенским, – пишет друг обэриутов, литературовед Яков Друскин. – Произведено оно, я думаю, от слова “чин”; имеется в виду, конечно, не официальный чин, а духовный ранг. С 1925 до 1926 или 1927 года Введенский подписывал свои стихи: “Чинарь авторитет бессмыслицы”, Даниил Иванович Хармс называл себя “чинарем-взиральником”…”.[473]
“Чинари” писали в авангардистском духе, присущий им “нигилизм” носил юмористический характер. Они были противниками официоза и литературной приглаженности. Но первые эксперименты “чинарей” с рифмой и ритмом, а главное – со смыслами слов имели успех лишь в узком дружеском кругу. Их опусы не только не печатали, но и подвергали насмешкам и освистанию на выступлениях. Один из таких скандалов едва не закончился плачевно, когда ведущая ленинградская газета опубликовала разгромную статью о происшествии, омрачившем собрание литературного кружка Высших курсов искусствоведения.[474] В ней было подчеркнуто, что поэты не просто нахулиганили, но и оскорбили советское (!) высшее учебное заведение… К счастью, в тот раз инцидент не получил никакого продолжения.
После этого, решив расширить свой состав, “чинари” образовали литературную группу, которую первоначально хотели назвать “Академия левых классиков”. Но в результате получилось то, что получилось, – ОБЭРИУ.
Обэриуты попытались в конце 1920-х годов вернуться к некоторым традициям русского модернизма, в частности, футуризма, обогатив их гротескностью и алогизмом. Они культивировали поэтику абсурда, предвосхитив европейскую литературу абсурда по крайней мере на два десятилетия.
Поэтика обэриутов основывалась на понимании ими слова “реальность”. В Декларации ОБЭРИУ говорилось: “Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты “нереальны” и “не-логичны”? А кто сказал, что “житейская” логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героине и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать”.
“Истинное искусство, – писал Хармс, – стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением”.[475] В таком понимании искусства обэриуты являлись “наследниками” футуристов, которые также утверждали, что искусство существует вне быта и пользы.
С футуристами соотносится обэриутская эксцентричность и парадоксальность, а также антиэстетический эпатаж, который в полной мере проявлялся во время публичных выступлений.
