2. 15 января. 14.30. Красная улица. Побоище у военной комендатуры и штаба армейского корпуса. Смерть Савельева
В 14 ч. 30 м. толпа с рынка (120–150 человек) подошла к зданию штаба корпуса, где помещалась и военная комендатура. Люди кричали, что изуродовали солдата и требовали освободить его. Грень 3–4 раза выходил к толпе с заявлениями, что его никто не избивал. Однако в ответ на эту «игру не по правилам» — толпа была убеждена, что «солдатик» должен быть избитым, — зазвучала типичная в такие моменты тема: солдат подставной, ненастоящий, верить ему нельзя. Красная улица через короткое время оказалась запруженной народом. Собралось около 3000 человек. Среди них было много молодежи и подростков. Толпу неумолимо затягивало в воронку погрома, одновременно она выдвигала из своей среды все новых «лидеров на час». Они определяли физиономию событий, выкрикивали призывы к погрому и расправе с солдатами, охраняющими здание штаба, с дружинниками и работниками милиции. Среди этих людей оказались не только городские маргиналы и завзятые хулиганы, но и некоторые вполне благополучные, если судить по их биографиям, обыватели.
Рассказывая впоследствии о своем участии в событиях, 24-летний Анатолий Ляшенко (судимостей в прошлом не имел, в хулиганстве не замечен, отец грудного ребенка[426]) ссылался на некую «неведомую силу», которая пробудилась в нем после того, как он выпил после работы с приятелями[427]. Ляшенко рос сиротой. Когда ему пошел четвертый год, погиб отец, в 1952 году умерла мать. Оставшись с братом и сестрой, он рано начал работать. Во время службы в армии Анатолий заболел и вернулся на гражданку инвалидом[428]. Оказавшись «пьяным мотором» беспорядков Ляшенко, кажется, и в самом деле не задумывался о смысле своих поступков. Его увлекала вперед сама по себе стихия активного действия..
Другой «благополучный» участник волнений — двадцатипятилетний Петр Симоненко — состоял в комсомоле, имел жену и дочь, работал токарем в мастерских1. В его организующих действиях можно обнаружить гораздо больше осмысленности и даже политической целеустремленности. Оказавшись у военной комендатуры, он назвал себя «представителем народа» и, по оценке обвинения, «организовывал других хулиганов и подстрекателей, чтобы их пропустили в помещение комендатуры, выставляя провокационные требования об освобождении задержанных, возбуждал толпу криками: «Давай офицеров и генералов!»
Одним из первых в ходе погрома Симоненко озвучил антисоветскую тему: призывал «смести советскую власть, устроить здесь вторую Венгрию». Те же мотивы прозвучали из уст пятидесятичетырехлетнего Владимира Никулина, человека без определенного места жительства и работы, в молодости попавшего в маховики бездушной репрессивной машины и с тех пор не вылезавшего из тюрем и лагерей. Впервые Никулин был осужден в 1929 г. за хулиганство к году лишения свободы условно, в 1934 г. как «социальноопасный элемент» получил 3 года ссылки. В 1935 г. — еще три года лишения свободы за побег из ссылки, в 1938 г. потерял паспорт и получил месяц исправительно-трудовых работ. 1939 год — новый приговор. На этот раз за злостное хулиганство и антисоветскую агитацию (в 1965 г. это дело было пересмотрено и прекращено). В 1946 г. был вновь осужден за злостное хулиганство к 5 годам лишения свободы. С 1953 по 1960 год Никулин жил в одиночестве, без семьи и близких, в Красноярском крае, окончательно опустился, постоянно пьянствовал; за это его часто увольняли с работы. Несколько раз привлекали к ответственности за мелкое хулиганство2. У этого сломленного режимом человека были все основания ненавидеть власть и ее представителей. В Краснодар Никулин приехал в день событий — 15 января 1961 г. на товарном поезде около 16–17 часов. Тут же напился пьяным и утверждал, что своих действий не помнит[429]. По показаниям свидетелей, Никулин вторил Симоненко, кричал у здания комендатуры, что «народ добивается правды», а над ним издеваются, призывал «к уничтожению
1 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.90228. Л.47
2 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.90228. Л.54
3 ГА РФ. Ф.Р-8131. Оп.31. Д.90228. Л.193
руководителей Коммунистической партии и Советского государства» и обещал «устроить лучше, чем в Венгрии»1.
Стихийные лидеры беспорядков не только воодушевляли толпу на подвиги, но и подавали личный пример. Когда попытка проникнуть в помещение комендатуры не удалась, Симоненко вместе с Ляшенко организовали погром комендатуры. Именно их исступленная и заразительная активность, воодушевила многих присутствовавших на участие в беспорядках. Несмотря на предупреждения военнослужащих Симоненко вместе с Ляшенко разбил стекла в окнах первого этажа комендатуры, размахивал железной коробкой (багажник мотоцикла), кричал, что этой «миной» подорвет комендатуру. Достав из «мины» несколько металлических деталей, он начал вместе со стоявшим рядом подростком швырять их в окна второго этажа. Затем Симоненко снова бросился к дверям комендатуры, ломился в них, выкрикивал требование освободить солдата, но был, наконец, задержан военнослужащими.
Толпа потеряла «вождя», но не утратила способности «регенерировать» своих стихийных руководителей. Когда волнения вступили в новую стадию, произошла очередная смена стихийных лидеров. Во время нападения на комендатуру бунтовщикам удалось прорваться внутрь помещения. Двадцатитрехлетняя Анна Полусмак написала записку с призывом освободить задержанных и выбросила ее из окна в толпу. В сумятице погрома раздались первые предупредительные выстрелы. Стрельба велась как холостыми, так и боевыми патронами. Когда нападавшие попытались проникнуть в комнаты с секретными документами, прозвучали новые выстрелы. Семнадцатилетний десятиклассник был убит, а двадцатичетырехлетний пожарный легко ранен. Пролилась первая кровь. Толпа получила повод для продолжения волнений — месть за убитого.
Ими стали обиженные на власть Юрий Покровский и Александр Капасов. Уроженцу Краснодара, выходцу из рабочей среды Покровскому было 25 лет. В 1956 г. его привлекали к ответственности за хулиганство в г. Советская Гавань (Хабаровский край). Покровский скрылся и прятался до 1958 г., когда его розыск был прекращен в связи с амнистией[430]. Капасову было всего 19 лет, но он уже имел некоторый криминальный опыт (хулиганство, мелкие хищения)[431].
Вечер 15 января 1961 г. стал звездным часом в жизни этих людей. Их обида на власть впервые нашла свое выражение в активных социальных действиях, а бессмысленность личного бытия на короткое время приобрела политически значимое содержание. Юрию Покровскому принадлежала идея продолжения волнений. Это он призвал нести труп Савельева в крайком КПСС, выкрикивая какие-то «оскорбительные выражения в адрес коммунистов»[432].
Убитого положили на кушетку. Восемь человек подняли и понесли его к зданию крайкома КПСС в сопровождении большой толпы. Траурное шествие отличалось организованностью и торжественностью. Впереди шли Покровский и Капасов. Капасов пел революционную песню «Вихри враждебные». Эту песню в самые патетические моменты борьбы пели революционеры в советских фильмах о революции. Она была узнаваемой, вызывала устойчивые ассоциации с борьбой за справедливость. Став лейтмотивом траурного шествия, этот революционный гимн превращал заурядные массовые беспорядки в борьбу за правду и справедливость. Революционные ассоциации и пафос восстановления справедливости трансформировали типичную для подобных волнений асоциальную модель поведения во что-то гораздо более осмысленное. Не случайно Капасов, который только что в духе классических хулиганских традиций угрожал врачам избиением1, вдруг принялся руководить «движением толпы, призывал людей идти рядами. От граждан, находившихся на тротуаре, он требовал снимать головные уборы». Правда те, кто не успевал быстро отреагировать на требования «вождя», тут же получали «по шее»[433]. Других, более эффективных «воспитательных мер» Капасов не знал.
Траурное шествие сопровождалась лозунгами и призывами, которые Покровский выкрикивал то забравшись на крышу машины, то с близлежащего дерева. Капасов время от времени подогревал толпу заявлениями о том, что Савельева якобы убил военный комендант[434].
4. 15 января. Вечер. Стихийный митинг у крайкома КПСС
Попытки связаться с Москвой.
Процессия подошла к зданию Крайкома. Капасов продолжал руководить толпой. Он указал, куда поставить кушетку — выбрали такое место, откуда труп было бы лучше видно. Кровь и смерть всегда раскрепощающе действуют на толпу (это мы уже видели раньше), любые действия протеста воспринимаются в контексте извечной несправедливости насильственной смерти и придают погрому и насилию ореол «святого» возмездия, освобождают от чувства вины. В присутствии смерти обычное для анонимной и растворенной в толпе личности чувство безопасности и безнаказанности психологически усиливается. Возбужденному сознанию начинает казаться, что за действия, освященные местью за невинно убитого, «ничего не будет», что власть не посмеет перешагнуть границы примитивной справедливости. Именно эти психологические механизмы «включил» Капасов, когда, продолжая следовать «революционному» сценарию, поднял над головой окровавленное пальто убитого, показал его собравшимся и сказал: «Вот, смотрите, рабочие мозги». После этого он призвал толпу добиваться удовлетворения своих требований и объявил о намерении звонить в Москву[435].
