– Папа…
Бастьяну, проигнорировав его, продолжал говорить:
– Однажды наша двоюродная сестра, Бадора, хотела во что бы то ни стало последовать за нами и прыгнуть. Мне было шесть лет, я до сих пор помню, как будто это произошло пять минут назад. Она разбежалась и прыгнула. На мгновение я увидел ее, словно подвешенную в воздухе, и подумал, что она сможет это сделать. Вместо этого… Ты помнишь, Нереу?
Младший брат кивнул:
– То, что от нее осталось, было похоже на клубнику, растоптанную ослом.
Бастьяну рассмеялся:
– Я бы сказал, что это хорошее описание.
– Папа, пожалуйста…
– Знаешь что? Я не думаю, что ты мой сын. Если б это было так, меня сейчас здесь не было бы.
Парень начал плакать. Бастьяну покачал головой и прошипел:
– Мне стыдно, что я привел тебя к нашим предкам… Ты знаешь, что здесь происходило?
Микели покачал головой, пытаясь заставить его говорить, чтобы выиграть время.
– Когда наши старейшины становились слишком дряхлыми, чтобы руководить родом, и их тела начинали подводить их, становясь источником унижения, старшие сыновья готовили пир для всей общины, с размахом, как по случаю рождения или свадьбы, а после празднования брали отцов сюда, иногда на спине.
Микели дрожал всем телом, чувствуя, куда клонит родитель. Он был уверен, что тот хотел лишь произвести на него впечатление, преподать ему урок. Но неподвижность отцовского взгляда опровергала эту уверенность.
– Во время похода старику давали пожевать трав. Те обладают способностью успокаивать разум, устранять страх смерти, и когда они достигали вершины, старик обычно радостно улыбался, готовый к жертве… – Бастьяну достиг края известнякового утеса и заглянул в каменную пропасть. – Сын обнимал старейшину, который давал ему свое благословение, а затем толкал отца вниз, в пустоту… Эта насильственная смерть означала передачу эстафеты внутри семьи. Закрепляла кровью. Ты понимаешь, что старик жертвовал собой ради продолжения рода?
Микели кивнул.
– Если бы все шло так, как должно, через годы ты привел бы меня сюда и принес в жертву Богине. Моя кровь пролилась бы в пещеры, обеспечив тебе и нашей семье долгие годы ее защиты. – Бастьяну повернулся к парню: – Посмотри же, что произошло с нами. Традиция нарушена, мы поменялись ролями.
Микели начал кричать и сопротивляться.
Бастьяну кивнул Нереу, который сунул племяннику в рот тряпку, заглушив крики.
– Оставь меня одного, Нереу, – попросил Бастьяну брата, который кивнул и пошел в деревню. – Здесь красиво, не правда ли? Такое ощущение, что видишь весь остров.
Парень попытался убежать, но Бастьяну мгновенно вцепился в его руку, прижимая ее к груди. Он заключил его в объятия, от которых у сына перехватило дыхание и, казалось, чуть не сломались кости. Все отчаяние отца отразилось в силе этой хватки.
– Тсс, тсс… Хоть умри, как мужчина, сын мой, – прошептал он, целуя его в губы. – Я заставил закрыть тебе рот, чтобы ты не слышал собственного крика. Не волнуйся, ты ничего не услышишь.
Прежде чем Бастьяну успел передумать, своими геркулесовыми руками он швырнул сына вниз по склону, в пасть скал, и отвернулся.
Отсюда он даже не услышал стук тела, но почувствовал нечто вроде эха женского смеха, разносящегося по скалам.
– Это всего лишь игра твоего ума, – сказал себе Бастьяну, вытирая слезы. – A una bida nche l’ant ispèrdida in sa nurra de su notte. Custa morte est creschende li lugore a sa Luna. Abba non naschet si sàmbene non paschet, – говорил он, глядя на облачное небо.
Через несколько секунд в воздухе прогремел первый гром, и температура – и так уже низкая – внезапно упала на несколько градусов. Мужчина вовремя укрылся в расщелине. Вскоре после этого на гору обрушилась сильная гроза.
«Я никогда в жизни не видел столько воды, – думал Бастьяну, восхищенный. – Mannoi был прав. Это означает, что твоя работа еще не сделана. Тебе придется завершить то, что не удалось сыну: Эздра должна умереть, чтобы выразить благодарность Богине, простившей нас. Нет времени на слезы. Обряд должен быть совершен сегодня же ночью».
В нескольких километрах от Долины душ, в поселении Ладу, Бенинью, услышав наконец щедрый проливной дождь за окном, улыбнулся, счастливый, что внук его послушал, и через несколько минут мирно скончался.
Эпилог
Я почувствовал ясно Другое время, Я его видел.
Марчелло Фоис «Бесконечность без конца»
Нурагическое святилище Санта-Виттория, Серри, лето 2017-го
Странно возвращаться туда, где все началось. Я решила прийти ближе к закрытию, чтобы избежать толпы туристов. Человек, который продал мне билет, спрашивает меня, нужен ли мне гид. Он должен был меня узнать, потому что это он нашел Долорес тем утром девять месяцев назад. Но не узнает. Он принимает меня за туристку и говорит со мной по-английски. Я подыгрываю и со своим ирландским акцентом говорю ему, что гид не нужен. С тех пор как я вернулась к своему натуральному цвету волос, меня часто принимают за иностранку.
Направляясь к святилищу, я осознаю, что из тех, кто занимался делом Долорес, в рядах полиции осталась только я. Фарчи умер перед Рождеством. В ночь допроса Нонниса у него случился «немой инфаркт»[111]: он чувствовал какую-то боль, но продолжал работать как ни в чем не бывало, усугубляя ситуацию. Через месяц, когда Фарчи возвращался домой из управления, его свалила ишемия[112] головного мозга. Коллеги утверждали, что это была последняя нота проклятого дела. Беспокоясь о том, что закончит как Джакомо, Илария и Маурицио, Раис взяла годичный отпуск: ей нужно было сделать перерыв и надоели шутки в коридорах о том, что она умрет следующей. Никто не знает, вернется ли она. Я не слышала о ней около полугода.
Я смотрю на панораму с вершины святилища, охватывая всю Джару-ди-Серри. Это невероятное место, которое примиряет меня с миром. Я делаю несколько глубоких вдохов и продолжаю идти, окруженная воспоминаниями.
Баррали ушел от нас последним неделю назад. Сегодня я здесь и из-за него тоже. Утром я обнаружила письмо в своем почтовом ящике. Конверт был таким легким, что я подумала, что в нем ничего нет. На обратной стороне конверта было всего два написанных от руки слова. Ни печати, ни получателя. Только одна надпись красивым женским почерком – «От Морено». Когда я открыла его и увидела карту памяти, то сразу все поняла. Именно так Баррали решил извиниться передо мной.
В кабинете я только и делала, что вертела карту в пальцах, думая, что мне делать: отнести судье, уничтожить или просто посмотреть видео. Из-за него погибли несколько человек, и это накладывало на меня огромную ответственность. В конце концов я приняла решение и надеюсь, что Морено, где бы он ни был, не расстроится по этому поводу.
…Когда я прихожу к священному колодцу, у меня кружится голова. Я наклоняюсь и касаюсь руками камней, на которых была убита Долорес. Еще видны остатки свернувшейся крови. Я кладу лилию, которую принесла для нее.
Оглядываюсь. Я одна.
– Привет, Долорес, – шепчу я, целую кончики пальцев и касаюсь камня. – Просто пришла попрощаться и сказать, что завтра эта история закончится навсегда.
Потому что в конце концов у меня не хватило смелости посмотреть это видео. Я только что сделала четыре копии и разослала их анонимно в две основные газеты острова и два независимых интернет-издания. Завтра к этому времени видео, скорее всего, уже станет вирусным, и тот, у кого на руках кровь, окажется распятым за свои преступления.
– Мы должны тебе, Долорес. Все мы, – говорю я, вставая.
Пока иду к выходу, вспоминаю напрасную жертву Морено. Старые дела 1975 и 1986 годов снова пылятся на полке и, я полагаю, останутся навсегда нераскрытыми. Меня перевели в отдел убийств. Я до сих пор не понимаю, повышение это или очередное наказание. Знаю только, что решила остаться в Кальяри. Это место, где я родилась во второй раз, и я начинаю чувствовать себя здесь как дома.
