- Очень многого нет! - резко перебил Алексей Фомич.
- Вот именно, - очень многого, - схватился за эти слова Ваня, - а между тем, - чем же еще я и хотел бы стать, как не художником?
- Врешь! - почти крикнул Алексей Фомич. - Врешь! Не хотел и не хочешь!
- Вот тебе раз! - удивился Ваня. - Как же так не хочу?
- Не хочешь, - вот и все объяснение! Не прямо идешь к цели, а мыслете ногами пишешь, - петляешь, как заяц, - плывешь с заходом во все встречные порты, вот что я тебе должен сказать!.. Силы наел много? - Отбавь! Знаешь персидскую сказку о Рустеме и Зорабе? Что Рустем со своей силой сделал, помнишь? Половину ее какому-то волшебнику или духу отдал на сохранение, вот что! А зачем отдал? - Чтоб она ему не мешала, - вот зачем. А ты чем занялся? Удвоил ее гимнастикой? Зачем? За двумя зайцами погнался? Может быть, ты этого зайца, который повиднее собой, и поймал, я не спорю, не отрицаю, глупо было бы и отрицать, когда ты мне, мне, Рустему, чуть позвоночника не сломал, но что касается другого зайца, то - он пока еще в почтенном от тебя отдалении скачет.
Проговорив это, если и не с привычным для себя подъемом, то, быть может, потому, что в сумерки неудобно блистать яркостью даже мысли, Алексей Фомич начал закрывать ставни.
Марья Гавриловна вошла с зажженной лампой, как только Алексей Фомич прикрыл последнее окно, - конечно, у нее уж все было готово. Поставив на стол лампу, она спросила:
- Самовар сейчас подать или попозже?
- Если готов, то что же вам с ним делать? - спросил ее в свою очередь Алексей Фомич, и она вышла и тут же внесла бурлящий самовар на пятнадцать стаканов.
При свете лампы Ваня пристально вглядывался в лицо пожилого, но такого еще мощного художника, не только не истратившего себя, но шагнувшего далеко вперед даже за два-три последних года. Зораб как будто хотел отыскать в Рустеме этот неиссякающий родник творчества, для которого не нужны оказались никакие нажимы извне: била струя все шире и шире, все чище и чище, как-то сама по себе, не нуждаясь ни в чьем одобрении... А он, - которого так одобряли профессора Академии, который так много как будто и видел и усвоил в бытность свою за границей, почему-то все время топтался и топтался на месте.
- Скачет в почтенном от меня отдалении? - повторил слова отца Ваня. Да, это и я почувствовал, когда побывал в твоей мастерской... Нет техники!
- А у кого ее нет, тот говорит, что она и не нужна совсем, подхватил Алексей Фомич. - Дескать, на черта какая-то техника, когда нужно дать намек? Теперь народ пошел умный, - с одного намека все поймет: сам про себя дорисует и допишет, а техника - это отсталость, провинциализм, сущая ерунда!.. Знаешь, что тебе надо бы делать, - вдруг воодушевился он: - Сочетать, вот что! Со-че-тать, а не разъединять в себе силача и художника, - вот что ты должен делать! Ты - Зораб, но я-то ведь Рустем, а ты забыл об этом, когда мне свой дурацкий вопрос задал... Влей свою Зорабову силу в искусство, а не в то, чтобы Рустему непременно сломать хребет!.. Какого кентавра победил Геркулес? Кажется, Нессуса?.. А ты дай картину в пять этих моих стен длиною, - дай сотню Геркулесов с их палицами и сотню кентавров... и кентаврих, кентаврих тоже, - непременно кентаврих и тоже с палицами в руках, и с луками, с колчанами стрел через плечо... Дай всем мышцы такие, как у Микеланджело в его "Страшном суде", как у тебя самого! Стань перед зеркалом голый и пиши с самого себя всех кентавров и всех геркулесов...
- И кентаврих тоже, - вставил, улыбнувшись, Ваня.
- А как же иначе? И кентаврих тоже с себя, - ведь это же пока еще только полулюди-полузвери, ведь кентаврих не кормили кентавры, - они должны были сами добывать себе пищу... Разумеется, и кентаврихи имели такие же мускулы, как самый заправский кентавр. Ты, конечно, едешь сейчас к своей Эме, - она - женщина, хотя и циркачка, - женщина, - не кентавриха, нет, - и если ты ее выкинешь когда-нибудь в окно шестого этажа на мостовую, она найдет время, пока долетит до мостовой, и в зеркало поглядеться, и губы себе подкрасить. Кентаврихи же губной помады не имели и в зеркало не гляделись... Так вот, - дай людей и кентавров, - вот твоя тема! Можешь назвать даже так: "Последний бой людей и кентавров", - в этом, дескать, бою истреблены были все кентавры, сколько их еще оставалось, - восторжествовал человек. Представь только, сколько силы (своей силы), ракурсов можешь ты бросить на полотно в пять таких стен длиной! А? Что молчишь? Не нравится тебе такая тема? Тебе бы все "Жердочки", "Фазанники" писать? А? Вот в этом-то и заключается твоя трещина: сила, как у бизона, а картины, как у чахоточного в последней стадии! Так-то!.. Ну, что же ты сидишь, в самовар глядишь? Наливай чай и пей, - не мне же наливать прикажешь!
Однако Ваня не прикоснулся к чайнику, стоявшему на самоваре, и к своему стакану. Он слушал очень внимательно и ждал, что еще скажет отец. И Алексей Фомич, ходивший в это время по столовой из угла в угол, не остановился на том, что сказал. Он только что начинал раскачиваться, и Ваня чувствовал это и, хотя не пил чаю у себя дома, все же отказался:
- Да я уже пил, - мне не хочется... Кентавры и люди? - Хорошая тема, да кто-то уж, кажется, писал на нее...
- Кто именно? - вскинулся отец, остановясь. - Не знаю такого. А хотя бы и писал кто, - что из этого? На все темы писали. А ты напиши так, как будто до тебя только мальчишки без штанов этой темы касались обезьяньими лапками, холст пачкали; сморкались на холст, а не писали, - вот как ты должен это сделать! Тут борьба не на живот, а на смерть, и победил человек, а если бы кентавры победили, то... то на Васильевском острове в Петербурге не было бы Академии художеств, а паслись бы там моржи да дикие гуси. Ты понимаешь ли, что тут ты должен дать последнюю ставку за жизнь разума на планете Земля? Тут должно быть такое солнце, - показал он обеими руками на стену, на которой рисовалась ему картина, - такое солнце, чтобы жгло зрителей, чтобы зрители, как вошли бы в твой манеж (где же еще можно было бы выставить такую картинищу? - Конечно, только в манеже) - как вошли бы, так сейчас же раскрыли бы свои зонтики, а дамы чтобы начали веерами на себя махать, хотя бы стояла в то время петербургская зима и в манеже было бы как на улице (какой же черт в манежах отопление заводит?..) А пейзаж какой ты мог бы дать, а! Земля во всем своем блеске! Ведь не из-за пучка зеленого лука или редиски бьется человечество с кентаврами! Оно бьется из-за обладания такой красавицей, как Земля!.. Если из-за одной прекрасной Елены десять лет бились греки с троянцами, то Земля-то вся в целом, праматерь всех Елен вообще, во сколько миллионов раз должна быть у тебя на картине прекрасней всех прекрасных Елен вообще? Дай же красоту эту, из-за которой люди с недолюдками бьются! Такой пейзаж дай, чтобы даже петербуржцы ахнули и целый бы день от него глаз отвести не могли! Чтобы так с разинутыми ртами и стояли и ни в пивные, ни в рестораны бы не шли!
Ваня улыбнулся и спросил:
- Что же это за пейзаж такой?
- Найди! - крикнул отец. - Земля велика и обильна пейзажами, - выбор несметный, - ищи и найди! В том-то и задача искусства, чтобы искать, а на готовое, на то, что другими найдено, кто же льстится? Только обиженные талантом, но держащие нос по ветру, - дескать, если я напишу не то, чтобы прекрасную Елену, а хотя бы миловидную швейку, у меня какой-нибудь меценатишка картину эту купит для украшения своего вестибюля или уборной, а кто же купит картинищу с черт знает кем, - с кентаврихами, у которых копыта и хвосты трубой, кому это лестно? И сколько дадут мне за этих кентаврих? (Кентавры же, а тем паче люди кому могут быть интересны?..) Подобные сопляки за подобную тему не возьмутся, конечно, а за-ка-за, заказа ты если ждешь, то какой же ты к черту художник? Ты можешь сказать мне: "Теперь двадцатый век. Теперь и "Страшный суд" Микеланджело и "Бой с кентаврами" одинаково никому не нужны, а нужно только то, что узаконено, как последний крик моды..." Хорошо, я допустить готов даже и это... Футбол, например, узаконен? Непременно, притом на большей половине земного шара. Это, дескать, борьба. Тут, дескать, тоже мускулатура и рук, и ног, и даже затылка. А что касается пейзажа, то непременно и пейзаж: в закрытых помещениях заниматься этим спортом неудобно... Ну что ж, - футбол так футбол... Пиши футбол... Пиши, наконец, свою французскую борьбу, как француз Дега писал балерин (хотя сам, впрочем, балериной не был)... Собери на холст побольше атлетов, и чтобы занялись они у тебя каким-нибудь полезным современным делом, - грузили бы, например, на волжской пристани на пароход "Самолет" мешки с мукой или ящики с консервами - по двадцать пудов каждый ящик... Репин писал бурлаков, а ты - грузчиков в какой-нибудь Самаре или в Нижнем... А не хочешь писать наших, - поезжай в Алжир, в Порт-Саид, - пиши чернокожих...
Алексей Фомич замолчал вдруг, раза два прошелся по комнате, потом, остановясь прямо против Вани, сказал:
- Дом запер? А? Тот самый дом, который и отпер-то, то есть купил, зачем собственно? Дескать, у отца - уединенная мастерская, так вот же и у меня тоже! Хоть и на другой улице, но в городе том же!.. Теперь - приходи, кума, приноси ума! А кума-то... надула, черт ее дери! Вильнула хвостом, и мимо! Ну что ж... Погорячился, конечно, по младости лет и ошибся. За это я не виню. Мне даже любопытно это было. "Уединился, - думал я, - и отлично! Значит, цену себе нашел..." А цена-то оказалась грошевая... В себя не поверил, себя не нашел, - зачем же, спрашивается, завел свою мастерскую?
