Куда делся мой прежде жизнерадостный друг, что это за потухшие глаза?
— Что случилось, твоя милость? — стало беспокойно мне за баронского сынка — Несчастье какое-то? Кто-то умер? Или не дождалась тебя избранница?
Уильям тяжело вздохнул, в глазах у него стояли слезы.
— Она… — он едва слышно всхлипнул — Ей был нужен вовсе не я…
— А кто?
— Я рассказал ей, что ушел от отца, и что теперь мы можем быть вместе, а она… — он хлюпнул носом — Сказала… Сказала…
— Что ей нужен сын ярла, с землей, домом и дружиной, а безземельным голодранцам в этом доме теперь не рады? — чтобы угадать сие, не надо быть умудренным сединами старцем.
— Примерно так… Но она клялась мне в любви, что мы будем вместе, явись я к ней пусть даже больным уродом в лохмотьях, как же так, Сварти, ну как же так?
— Уильям, Уильям, — покачал я головой, искренне сочувствуя другу — Внимай светлой мудрости Севера:
Не доверяй
ни девы речам,
ни жены разговорам —
на круге гончарном
их слеплено сердце,
коварство в груди их. *
— Я не хочу жить… Зачем теперь все? — вопросил меня срывающимся голосом парень — Беата была для меня всем! Я засыпал с мыслью о ней, я просыпался, с мыслью ней…
… А теперь ходи до ветру с мыслью о ней…
Прочь, прочь злые мысли!
— Как она могла? Она сказала мне, что ей надо думать о будущем — а у меня без нее будущего нет! Ее образ был для меня и солнцем, и луной, а что мне теперь осталось? — горевал Уильям.
Не нравятся мне такие речи, чего доброго, на меч от тоски кинется.
Друга надо спасать.
— Пойдем, друже, — я ободряюще хлопнул Уилла по плечу, другой рукой шаря в кошеле — Знакомы мне верные рецепты, как лечить сердечные раны. Всем помогают, всем нравятся. Не стой столбом, пойдем.
— Куда пойдем? — прохлюпал мне парень.
— К девкам, разумеется. Веселым и продажным.
Идти он никуда не хотел, он хотел стонать и рыдать под дверью дома любимой, страдать и поедать себя поедом, пришлось тащить его за шкирку, благо парень почти не сопротивлялся.
Несколько часов спустя.
В гостевой комнате веселого дома, вольготно развалившись на скамье, я ожидал Уильяма. Тот спускался по широкой лестнице со второго этажа, и хоть рожа его была по прежнему кислой, словно рагу из щавеля, но смертная тоска из взора исчезла.
— Развеялся? — вопросил я его — Идем скорее, не стоит терять время.
— Куда опять?
— В кабак, конечно. Чего ты телишься, все пиво без нас выпьют!
— Не хочу…
— Надо, Уильям. Надо!
Еще пару часов спустя.
— Ну, как ты, друг? — спросил я своего унылого товарища — Не стоит точить сердце думами о горестях, лучше выпьем еще! — и плеснул ему еще терпкой кислятины из глиняного кувшина, не забыв начислить и себе доброго пива из стоявшего на столе бочонка.
Кислую дрянь, которую заказал себе Уильям, я пить не смог. Попробовал — и долго плевался потом тягучими сиреневыми слюнями, хотя друг доказывал мне, что это вполне достойное (для трактира) вино. Как по мне — сапоги им мыть, а не на стол подавать, то ли дело славное пиво: настоящее питье для настоящих мужей, достойных карлов и храбрых дренгов. Трактир «Трубящий кабан» был не из дорогих, и располагался на окраине, но и совсем задрипанным тоже не был, и тут подавали определенно неплохие еду и питье. И трактирная вывеска еще очень понравилась: могучий кабанище в доспехах и шлеме, мордастый и клыкастый, дудящий в рог.
— Легче стало? — я вгляделся в мутные, словно у снулой рыбы, глаза друга, которые тот силился собрать в кучу — Смочим же в хмеле усы (пусть и пока что не выросшие), во славу Асов! Хочешь, расскажу тебе предания про проделки Локи? Или же спеть тебе вису о героях прошлого? Или же, давай расскажу, как я обманул Финна-скрягу, вдул его дочке и из-под венца сбег, обхитрив все их семейство? А как я разил честным железом драугров в топях! Я разгонял стаи призраков, что являются ночью и алчут выпить душу! Да я самого Высокого Джона чуть на ломти не порубал! Полдня по болоту за ним гнался, не догнал, уж больно эта трусливая тварь быстро бегает, давай расскажу, хочешь?
— Хочу во двор — икая, угрюмо пробубнил мне из кружки Уильям — Нехорошо мне что-то…
— Нехорошо? А, так тебя все еще тоска снедает? Знаю, что сделать надо! Ведомо мне верное средство от тягостей сердечных.
— Свартхевди, чума ты бубонная, что еще ты задумал? — простонал мне в ответ друг. Какой-то цвет лица у него нездоровый…
Я, не обращая внимания на его слова, воздвигся на ноги, и, слегка покачиваясь, обозрел почти полностью заполненный зал, освещаемый тусклым светом свечей и лампад. О! То, что надо: я нашарил взглядом компашку из нескольких угрюмых мужиков, по виду — зажиточных бондов, топившихся в пиве недалеко от нас. Те то и дело недоброжелательно зыркали по сторонам. Настроение у них явно было скверное — видать, проторговались в убыток. Особенно сумрачной харей выделялся ихний старшой — широкоплечий муж в богато расшитой рубахе, на которую спадала густая рыжая бородища. Рябое лицо, и бельмо на глазу — не красавец, что уж там. Не то, что я! Ему что-то втолковывал один из его спутников — тучный, щекастый, с чисто выбритым лоснящимся лицом, тоже одетый небедно. Мужик слушал того явно через силу, но почему-то смирял раздражение. Третий его спутник — коренастый чернобородый детина — в разговоре не участвовал, и молча цедил свое из кружки.
Я знаю, что мне нужно сделать!
Клянусь золотыми зубами Хеймдалля, в дальнейшем я был не виноват. Ну, я так думаю.
Пока я, икая и покачиваясь, с натугой пытался решить возникшую дилемму (просто подойти и нахамить или применить мне свои способности, для чего надо было бы сконцентрироваться на цели, а не распыляться на все помещение), рыжебородый грузно поднялся с лавки, и подошел к нам сам.
— Вы чего это на нас таращитесь, юнаки?
Во! И внушать ничего больше не надо. Он уже, похоже, сам по себе готовый.
У нас, на светлом Севере, так не принято.
Нет, почесать кулаки друг об дружку мы, дренги Лаксдальборга, любили всегда. Особенно на праздник, на Йоль, к примеру. Когда кушать уже не хочется, а пить уже не можется, надо ведь как-то развлекаться? Но с уважением, и весельем, с шутками и прибаутками. А тут… Ну, дикие же места! И дикарями населены, вежества не знающими.
Так вот, у нас, в Нурдланде, когда напросился на драку, принято из дома выйти вон, дабы не отвлекать других пирующих. Неправильно это, оскорблять гостеприимных хозяев треском зуботычин, отвлекать достойных карлов от степенных разговоров, от кушаний вкушания и светлых раздумий (это тех, кто уже навкушался и пал, сраженный винищем). Выйти, поделиться поровну, должным образом изготовиться, и сойтись в молодецкой потехе, бранное железо в кулак не вкладывая, в честном поединке!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
