Андрис прикрыла глаза и села на пол: ненамного, но все-таки ближе к земле. Кадия и Лиссай следили за пленниками: мало ли, какую учинят диверсию? Мумия с урчанием посасывала ржавчину на двери, а Полынь небрежно облокотился о перекрестье железных прутьев.
Я, онемев от ужаса, смотрела, как уменьшается земля… Похожий на сито пол отнюдь не добавлял уверенности. Белые полотнища мистралина под нами сузились до ленточных червей; из-за желто-сиреневых холмов ракитника выплыли остроконечные крыши Хейлонда. Справа и слева вдоль плотины холмы мельчали, расплющиваясь в поросшую колючками степь, а степь, в свою очередь, обращалась пустыней, которая как-то криво, извинительно выкидывалась с боков Дамбы. Так из-под крышки богатого купеческого сундука вываливаются ткани: умучаешься приминать.
А потом и холмы, и пески, и Хейлонд оказались ниже уровня моих глаз. Опускать взгляд я не стала: боялась, стошнит от страха.
На горизонте царствовало море. Лазоревое и тихое вдали, оно оживало под боком побережья: двигалось безостановочно, будто тысячи блестящих ящерок бегали по его поверхности, цепляясь хвостами. Меж них расцветали белые цветы парусников. Вдалеке я увидела залп высоких брызг: толстый кит пустил свой фонтан…
— Как же красиво, — негромко сказал Полынь.
Я покосилась на него (на то, чтоб шевельнуться на такой высоте, ушли все мои душевные силы): взгляд куратора заволокло неожиданно-мечтательной дымкой.
— Любишь море? — спросила я.
Точнее: «Лю-лю-лю-любишь м-м-м-м-оре?». Ловчий пожал плечами.
Он улыбнулся:
— Все любят море. Все, кто однажды решился покинуть тихую гавань.
— Однако некоторые в неё возвращаются, — возразила я.
— Но море любить не перестают.
Полынь стоял, продев руки сквозь решетку и расслабленно свесив кисти, позволяя ветру играть с перышками на браслетах. Я б на его месте свихнулась: а если кольца с пальцев попадают? А если часы слетят?
Вдруг вся наша клетка резко дёрнулась из стороны в сторону. Мои ладони мгновенно вспотели, сердце зашло в гости к горлу. Я непроизвольно сжалась в комок.
— Лифт просто сменил рельсы, — успокаивающе сказал Полынь.
— Боюсь я таких лифтов. Знаю, что они безопасны, но всё равно боюсь, — выдавила я, силой воли пытаясь столкнуть сердечную мышцу обратно.
Перестаралась.
Теперь упрямый орган оказался в пятках.
Куратор вздохнул:
— Главное, помни: это всего лишь страхи. Они существуют только в твоей голове.
— А какие страхи у тебя, Полынь? — выдавила я.
Ничто не утешает меня так, как возможность опустить десертную ложку в чужую душу.
— Моё пугающее комбо теперь тебе известно: насекомые, смерть, высота. Но ты чего боишься?
Он хмыкнул:
— Предпочту, чтоб это оставалось тайной.
— Ну эй! Так нечестно! Да и полезно узнать.
— Не скажи. Не обязательно во всём нужна взаимность — это раз. Я тебя успокою и вытащу, если что; а вот со мной ни того ни другого делать не надо — это два, — фыркнул он. — Кстати, приехали.
И впрямь: лифт последний раз дернулся, с такой силой, что меня швырнуло на мумию, слегка раскрошив ей бок; потом вошел в углубление в стене — мигом стемнело — и с душераздирающим сипом остановился.
* * *
Мы убедились, что во внутреннем коридоре — длиннющей кишке дамбы, пахнущей плесенью, — нет дозорных. Пост был: стол, стул, чашки и факел в стене, — но пустой. Более того, казалось, будто его покинули в спешке: колода карт была разбросана по полу, все — рубашками вверх, кроме трех, изображавших шестерку треф, королеву пик и… Махнув ребятам, чтоб шли, я с любопытством наклонилась над картинкой.
Хм.
— А ведь это из колоды туарот… — пробормотала я вполголоса и привычным жестом запихнула и эту карту, и ее соседок в карман.
А потом поспешила за друзьями, уже энергично чесавшими в сторону ворот — Великого Хейлондского пограничья, входа в пустыню, выхода из которой для многих нет. Ведь пустыня убивает также надежно, как топор палача. Но безжалостней.
Кстати, об этом.
Третья карта изображала смерть: на фоне звездного неба проступали очертания черепа. Вместо языка — змея, свернувшаяся восьмеркой. Из глазниц водопадом сыплются насекомые. Над затылком — зарево, будто рассвет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мне это совсем не понравилось. Я знала, что «смерть» в туарот означает в первую очередь обновление, перемену порядка. И с учётом того, как именно нарисована карта — это может быть очень плохим знаком в отношении Зверя!
А что насчёт игральных карт?
Шестерка, как я помню из детских гаданий, расшифровывается как «путь», «дорога». Но еще это может быть просто «шестерка» — то есть помощник. Или шестеро кого-то… Шесть богов? Шесть Ходящих? Или нет — шесть Виров? А Тишь — королева пик? Но как всё это связано?
И почему вообще я зациклилась на случайно встреченных картах?
Да потому что знаю одного ловкача!
— Рэндом? — шепотом окликнула я. — Может, я сошла с ума, но… Почерк-то похож! Что происходит? Почему ты не объяснишь нормально, если хочешь что-то мне сказать?
В ответ — лишь пыльное, зёвом песка пропитанное беззвучие.
— Вот зараза! — в сердцах бросила я.
И тотчас с потолка на меня упала еще одна карта. Шлепнула прямо по губам, мол, не ругайся, конфеточка.
На «рубашке» карты был намалёван портрет самого джокера: красавчик-блондин лет семнадцати, в широкополой шляпе и с такой лукавой улыбкой, что даже мечтательная деревенская дева поймёт — лучше бежать, да подальше!
Я перевернула карту.
На белом фоне печатными, внятными буквами значилось: «ЗАНЯТ Я. За-нят!». И поцелуйчики.
…Сначала я облегченно перевела дыхание (раз «занят», а не «всё пропало», значит — живём! Наверное. Хочется верить.), потом — профилактически — погрозила пустоте кулаком.
Когда я догнала ребят, они уже вовсю развинчивали охранное колесо на огромной бронированной двери, ведущей наружу. Полынь развязывал наших пленников.
— Ну вот. Обещали — отпустили, — сказал он вампирам. — Идите-идите. Вы свободны, — и он как-то слишком уж дружелюбно помахал им рукой.
Летуны с сомнением посмотрели на нас, потом окинули взглядом пустой коридор, редкие огни которого мерцали, всё удаляясь, слабея и бледнея, на долгие километры вдаль. Затем оба развернулись и побежали прочь, ничего не сказав.
Полынь тотчас обратился к Лиссаю:
— Ваше Высочество! Как у них теперь с чувствами?
Принц оглянулся от двери, вгляделся в силуэты пленников, нахмурился и быстро пошел за ними.
— Сиорэ! — он окликнул их на хейлонлинге и за локоть ухватил одного бывшего пленника. А потом быстро заговорил на вампирьем: увы, моих слабых знаний этого языка не хватало, чтобы понять все. («Здравствуйте», «Спасибо», «Ты не подскажешь, где я могу переподковать своего носорога?» — вот и весь странный комплект, предоставленный разговорником).
— Грэци, — кивнул Лис после того, как один из вампиров под мрачным взглядом товарища что-то ему нашептал.
Принц вернулся к нам и объяснил:
— Один из них чувствовал злорадство, а другой — жалость. Сильную жалость, причем в отношении нас, а не себя. С Дамбой Полумесяца всё не так-к просто.
— Что и требовалось доказать… — вздохнул куратор, поджимая губы.
По безжизненному коридору его голос растекся, как древнее вино.
Лиссай продолжил:
— То, что по всей дамбе нет охраны — иск-ключение сегодняшнего дня. Вампирий маг-стихийник почувствовал, что к плотине со стороны Мудры идёт свора смерчей-шувгеев. Прямо сейчас. Всех эвак-куировали. Ураганы часто прорываются сквозь щели в дверях и бойницы, а встретиться с хищным пустынным ветром здесь, — Лис обвел веснушчатой рукой коридор, — Это далеко не лучшая смерть. Наш "жалостливый" пленник считает, что, если мы выйдем в Пустыню Тысячи Бед, то избежать столкновения с одним из к-когорты ураганов будет очень сложно. Но если шувгей проникнет сюда — шансов выжить у нас нет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Йоу, значит, нам все-таки придется найти лестницу. Не вверх, так вниз прогуляемся, — Андрис вздохнула.
