Харриет вернулась к скамье и тяжело опустилась на нее, со вздохом уронив голову на руки. В ее усталом мозгу кружилась вереница образов. Сиделка Брэй, висевшая на веревке в старой хижине; омерзительно глубокая рана на шее Брука; шипящая ненависть письма, попавшего ей в руки накануне вечером; жалкие усилия Майклсовой сучки, сражавшейся с ядом: Уикстид, поднявший руку на любовницу Хью. Можно ли узнать, откуда взялся яд? Она спросит у Краудера, где можно достать нечто подобное. Почему же Хью не сказал, что бутылку в его руки вложил управляющий? Какую власть может он иметь над капитаном?
Харриет услышала шаги у себя за спиной, вскочила и, развернувшись, увидела, что ей улыбается Уикстид собственной персоной.
— Уикстид!
— Да, госпожа Уэстерман. Решились на раннюю прогулку?
Он вел себя до странности дерзко. Управляющий стал менее настороженным и более радостным. Почтительности в нем не осталось вовсе. Он в упор поглядел на Харриет, и она не могла не почувствовать, что встреча позабавила его. Харриет резко выпрямилась и постаралась смотреть на него с холодным превосходством. Уголок его губ изогнула улыбка.
— Да. Как видите, — спокойно ответила она.
— Мне приятно немного оглядеть свои земли, перед тем как приступить к дневным заботам, госпожа Уэстерман.
— Ваши земли? — Она чуть не задохнулась, пытаясь изобразить смешок.
— Я должен был сказать, земли моих господ, верно? Впрочем, если капитана Торнли повесят, наследником будет сын калеки и блудницы, а я полагаю, что моя кровь ничем не хуже его крови.
Управляющий опустился на скамью с наигранной легкостью и, прищурившись, улыбнулся Харриет. Она продолжала стоять напротив него.
— Как вы думаете, Уикстид, по-прежнему ли они будут нуждаться в ваших услугах, когда узнают, что вы подобным образом отзываетесь о леди Торнли?
Его лица коснулась внезапная мягкость, и на секунду он показался ей почти кротким. Уикстид вынул из своего кафтана табакерку, экстравагантно украшенную драгоценными камнями, и предложил ее Харриет, однако она с отвращением отмахнулась. Пожав плечами, Клейвер не спеша поставил ящичек на тыльную сторону своего запястья и вдохнул. Отвечая, он вертел в ладони маленькую табакерку. Харриет заметила: когда Уикстид был расслаблен подобным образом, его голос приобретал приятную мелодичность тенора, и из-за этого слова казались еще более жестокими.
— Ах, миледи знает, кто она такая, госпожа Уэстерман. Она бесстрашна перед лицом истины. А вот насчет вас — кто вы такая? Какая-то матросская сука, обременяющая местных жителей, сующаяся то в одно дело, то в другое, словно пьяный матрос в увольнительной.
Харриет ощутила внезапный приступ отвращения. Она нервно сглотнула.
— Да как вы смеете разговаривать со мной подобным образом?
Уикстид улыбнулся.
— А чего мне бояться? Вы и ваш резальщик расстарались, но так ничего и не добились, разве что еще уютней устроили голову Хью в петле, а сквайра — у меня в кармане. — Управляющий склонил голову набок, поднял правую руку, и она принялась кружить в воздухе, словно ее ленивые параболы руководили ходом дела. — Нет, дорогуша. Бояться должны вы, а не я. Вы мне не нравитесь, и я не думаю, что вам стоит оставаться в Кейвли.
Харриет прищурилась.
— А разве вы можете что-то решать в этом деле?
— Довольно! Разве я не сказал только что? Будьте осторожнее, голубушка! Через месяц Хью будет мертв, власть в доме перейдет ко мне. Вы знаете это не хуже меня. И тогда моя первейшая и единственная задача — сделать вашу жизнь адом на земле. Ни один знатный человек не станет беседовать с вами, и вы больше не сможете обеспечивать ваших домашних, покупая у тех торговцев, что ведут дела с Торнли. Ваша репутация, если таковая еще останется, не принесет вам уважения, а вашу сестру станут презирать. — Уикстид умолк, затем вежливо добавил: — Так и случится, госпожа Уэстерман. Будьте уверены.
Харриет отступила от него на шаг, и в ее голове снова возник образ желтой ящерицы, что, выставив ярко-розовый язык, ловила мух на Барбадосе. Она будто бы опять увидела эту тварь, только на сей раз ящерица была одета и разговаривала.
— Не будьте столь уверены в себе, Уикстид. С этой историей еще не покончено. И царапины на вашем предплечье еще могут стать уликой против вас.
Казалось, управляющий искренне удивился.
— Царапины?
Он тут же скинул кафтан и до самых плеч закатал широкие льняные рукава своей рубашки, затем медленно повернул руки запястьями вверх, чтобы Харриет увидела: его кожа чиста от плеч до кистей. Желтовата и бледновата, но чиста. Заметив ее изумление, Уикстид снова рассмеялся.
— Вы хотели напугать меня, милочка, однако лишь придали мне уверенности!
Харриет ощутила, как ее сердце стало биться чаще; лицо Уикстида порозовело от удовольствия. Недолго думая Харриет подняла хлыст, собираясь ударить его. Управляющий оказался проворнее. Его порхавшая в воздухе правая рука стремительно рванулась вперед и дотянулась до кончика хлыста. Уикстид ухватился за него и сильно потянул, так что Харриет, еле удержавшись на ногах, подалась вперед. Он тяжело дышал, недавнее веселье Уикстида превратилось в ярость. Госпожа Уэстерман видела, как злоба сияет в белых крапинках его бледно-голубых глаз.
— Вот что я тебе скажу, сучка. — Их лица оказались так близко, что Харриет ощущала жар его дыхания. — Ты уедешь. Оставишь своего мужа, свою сестру, своих детей, уедешь куда-нибудь еще, и я стану для них самым добрым соседом на свете. А если останешься или продашь дом и заберешь их с собой, я изгоню тебя из общества. Твое состояние, состояние твоего мужа и сестры… Все это сгинет. Пропадет. Когда мое дело будет сделано, не останется ничего. Но если ты уедешь, ты спасешь их от наказания. Да. Так даже лучше. Я отниму у тебя всю семью.
Слюна Уикстида брызнула на лицо Харриет. Он выпустил кончик хлыста, и госпожа Уэстерман, чей рассудок наводнил чистый ужас, бросилась вниз по холму, к поместью Кейвли-Парк.
VI.5
— Она не желает говорить со мной!
Краудер погладил Рейчел по руке, что лежала на его рукаве.
— Что случилось?
Девушка посмотрела на него полными слез глазами.
— Она вбежала в дом в тот момент, когда я спускалась к завтраку, — полагаю, она плакала, а Харриет не плачет никогда. Затем она направилась прямиком в свою комнату. Я стучала и стучала, а она лишь попросила, чтобы ее оставили одну.
Краудер нахмурился.
— Нынче утром не приходило никаких писем?
— Никаких. Однако давеча она не казалась слишком обеспокоенной из-за них.
Пожав плечами, Краудер прислонил свою трость к одному из книжных шкафов, стоявших в салоне.
— Вы хотите, чтобы я поднялся и поговорил с ней, мисс Тренч?
Девушка кивнула, с готовностью открыв ему дверь.
Краудер был обеспокоен. Если бы еще неделю назад кто-нибудь сказал ему, что он окажется у спальни в доме порядочной женщины, прося разрешения зайти, он был бы удивлен и оскорблен настолько, что даже не смог бы рассмеяться. Однако именно там он и оказался. Анатом полагал, что знает госпожу Уэстерман достаточно хорошо, чтобы понять: она не стала бы вести себя подобным образом безо всякой причины и уж тем более не предалась бы обычной женской истерике. Он тихо постучал и окликнул ее по имени.
— Госпожа Уэстерман! Это Краудер. Можно мне поговорить с вами? Ваша сестра встревожена.
Из комнаты донесся вздох и шелест платья. Шаги приблизились к внутренней стороне двери и замерли. Затем послышался голос Харриет:
— Вы один?
— Да.
Дверь открылась, и Краудер увидел госпожу Уэстерман. Ее глаза покраснели от слез, а лицо было чрезвычайно белое.
— Входите, Краудер. Кое-что произошло.
Ни разу не прервав Харриет, анатом позволил ей пересказать беседу с Уикстидом, а затем, довольно долго просидев в тишине, позвонил в колокольчик. Скорость, с которой госпожа Хэткот ответила на его призыв, говорила о том, что экономка некоторое время вертелась у двери. Краудер встретил ее у входа в комнату.
— Госпожа Хэткот, я полагаю, госпожа Уэстерман может заняться кофием и тостами в своей комнате. — Он собрался было снова вернуться к Харриет, однако остановился и опять обратился к экономке: — И будьте добры, скажите мисс Тренч, что ее сестра чувствует себя достаточно хорошо.
Госпожа Хэткот с благодарностью взглянула на анатома.
— Разумеется. Благодарю вас, сэр.
В ее голосе чувствовалась такая искренняя теплота, что Краудер улыбнулся. Затем он вернулся в кресло у камина, стоявшее напротив кресла Харриет, и скрестил ноги.
— Я не знаю, что вам сказать, госпожа Уэстерман, и для нашей эпохи это признание поразительно. Любой цивилизованный человек должен точно знать, что сказать в том или ином положении.
