напряг память и вспомнил, что случилось это незадолго до назначения командиром 57-го особого корпуса Николая Владимировича Фекленко, а значит, в конце августа. Насколько высоко должен сидеть покровитель зелёного лейтенанта, чтобы специально для последнего создали отдельную роту, подчиняющуюся непосредственно комдиву, судачила, наверное, вся Монголия, включая местных низкорослых, но очень выносливых лошадок. И какого хрена он тогда забыл в этой глуши?!
Впрочем, исключение было: личный состав этой самой роты, которую с лёгкой руки командира стали называть ротой глубинной разведки. Практически с первого дня занятий сил на такие глупости, как сплетни, у бойцов просто не оставалось. А принципы, которыми руководствовался молодой лейтенант, прекрасно характеризовала сказанная им фраза: «Лучше вы окочуритесь на тренировках сейчас, чем сорвёте задание потом».
Так стараниями лейтенанта, который, надо заметить, вкалывал побольше остальных, рота стала не просто лучшей во всём 57-м ОК, а уникальной. Как ни странно, способствовала этому и удалённость войск от цивилизации.
Всё время до лета 1939 года происходила ротация личного состава. Физически слабые и возрастные бойцы переводились в другие подразделения, а их место занимали те, кто предпочитал заниматься настоящей боевой подготовкой, а не умирать со скуки под жаркими лучами монгольского солнца. Во главе с политруком Сергеем Клычёвым значительную роль в подготовке личного состава сыграли коммунисты, которых в роте оказалось неожиданно много.
А потом была пусть локальная, но настоящая война. С настоящими потерями и настоящими героями. Очень тяжёлые рейды в тыл врага, где против красноармейцев играли и рельеф, и климат, и даже невозможность хоть на короткий срок выдать себя за японцев.
Взвод, набранный из бойцов с характерными лицами, одетых в форму армии Маньчжоу-го и сносно говорящих на местном диалекте, провёл несколько успешных рейдов, а потом был практически полностью уничтожен. Вернувшиеся пять человек выжили потому, что в момент боестолкновения находились в арьергардном охранении. Они рассказали, что проезжающие мимо колонны броневики без видимого повода внезапно открыли огонь из пулемётов. На чём взвод «Гоу» прокололся, так и не выяснилось, но Андрей знал, что Командир до сих пор считает этот эпизод одним из самых серьёзных своих провалов.
А в начале августа, возвращаясь из рейда и уже практически перейдя на советскую сторону, Командир сам был ранен в область левой лопатки. Каким-то чудом кость выдержала, и пуля, раздирая мышцы, ушла вверх. Казалось, что ранение не такое серьёзное, но рана быстро воспалилась, и уже наутро Командир метался в лихорадке.
Отловленный поблизости костоправ диагностировал отравление и смерть через пару часов. Поэтому на предложение странного монаха – то ли буддиста, то ли служителя какого-то древнего языческого культа – выходить умирающего у них в храме согласились от безысходности. Командир к тому времени впал в беспамятство и просто горел.
Так что когда через две недели бледный, но живой и по-прежнему с горящим взглядом Командир вернулся в строй, то странное и, мягко говоря, пугающее изображение неведомого бога, вытатуированное на его спине, показалось посвящённым приемлемой платой за жизнь. А на то, что Командир перестал ходить в баню вместе с бойцами, солдатам по большому счёту было наплевать: у начальства свои причуды.
Август и начало сентября Андрей провёл, казалось, в одном нескончаемом рейде. Ушёл на повышение политрук Клычёв, погиб командир 1-го взвода Азиз Белый. На Большую землю в госпиталь отправили второго взводного, уроженца Читы, с трудно произносимым бурятским именем. Так возглавивший сводный взвод разведчиков Андрей неожиданно для себя выскочил из круговерти боёв заместителем командира роты.
После разгрома японцев на их роту, как и на всю армейскую группу, пролился дождь из наград. Не остался обделённым и новоиспечённый лейтенант Октябрьский. Орден Красного Знамени ему вручил лично командарм 2-го ранга Григорий Михайлович Штерн.
А потом была Польша. 17 сентября рота, посаженная на автомобили, совместно с 24-й кавалерийской дивизией и 22-й танковой бригадой перешла границу и устремилась в глубь польской территории. Пятнадцать тактических групп, по пять-семь человек, переодетых в польское обмундирование и с польским оружием, занялись дезорганизацией обороны.
Через несколько дней, пронзив агонизирующую Польшу до половины, разведчики вступили в соприкосновение с немецкими частями. И самые надёжные, хоронясь даже от сослуживцев, сменили польские мундиры и конфедератки на фельдграу и приняли меры, исключающие попадание в плен. Сам Андрей…
– Андрей, ты чего завис? На, хлебни, пока льда нет.
На стол перед капитаном опустилась дымящая чашка и, судя по аромату, кроме кофе там была изрядная доля армянского коньяка.
– Командир, надо что-то делать! Надо товарищу Сталину доложить!
– Так доложил я.
– Когда?
– Когда нас в Польше свернули. Помнишь?
– Конечно.
– Вот после общения с Лаврентием Палычем меня к товарищу Сталину и вызвали.
– И что?
– Что, что. Андрей, ты что думаешь, товарищ Сталин первым делом поинтересовался у меня, когда фашисты на СССР нападут? «А скажите мне, товарищ старший лейтенант, а то мои маршалы не знают, когда у нас война начнётся. Да как будет разворачиваться приграничное сражение, не забудьте рассказать, а то Генштаб что-то мнётся». Так, что ли? Ты сам поверил бы мне в тридцать девятом? Молчишь? Правильно молчишь. И я бы не поверил. Никто бы не поверил. Тогда вопрос стоял, что с нами делать: просто из армии выгнать или всё-таки под трибунал.
– За что?
– Вот заладил. Да хотя бы за лётчика этого, обер-лейтенанта. Как там его звали? Которому ты помог шею свернуть?
– Фальк Вольфган. Только польские патриоты к его смерти никакого отношения не имеют, сам он с моста свалился. Не надо было так нажираться да ещё хвалиться, какой он классный пилот и что ему сам Геринг Железный крест вручил.
– Польские-то, конечно, ни при чём, верю. А вообще, думаю, это, конечно, авантюра была. Адреналин из ушей пёр: как же, по сути, первое подразделение диверсантов в Красной армии получилось создать! Сам Жуков на нас внимание обратил. Сейчас как представлю, что кто-то в гестапо попал, дрожь пробирает.
– Ну, документов у нас не было. Форма, оружие, деньги – всё немецкое или польское. А живыми мы бы не дались, сам знаешь.
– Дались или нет, это вопрос профессионализма тех, кто брать будет. Того же снотворного сыпануть, всего делов. Но вот наша готовность подорвать себя, но в плен не попасть, похоже, всё-таки товарища наркома тогда зацепила. Отчитал он меня, конечно, сильно, но знаешь, такое ощущение было, как бы это сказать… Ну вот как сын пришёл с улицы, рубаха разодрана, фингал под глазом – подрался. Ты его и ругаешь, а сам в то же время доволен – не трус растёт. Вот и Лаврентий Палыч
