Отличительной чертой характера описываемого старца была прямота, вследствие которой он был враг всякой хитрости, лести, притворства, пустосвятства. Вследствие того же свойства судил он о людях и вещах и говорил откровенно и прямодушно о том, как они ему представлялись, не изыскивая выражений для смягчения оттенков речи или превращения белого в черное. Наоборот, сам не оскорблялся, когда ему говорили откровенно и прямодушно о том, что касалось до него лично. Присущее русскому человеку радушие осталось при нем до самой кончины. Всякую услугу он любил оплачивать или взаимной услугой, или подарком. К вещам был непристрастен. В келлии имел только самое необходимое: несколько образов, большей частью подаренных от разных духовных лиц, между коими замечательна была Владимирская икона Божией Матери, данная ему в благословение дядею его схимонахом Феодором, привезшим ее из Молдавии, портреты старцев своих отца Феодора и отца Леонида.
До кончины своей старец сохранил быструю память. Знал и любил преимущественно рассказывать о жизни современных ему старцев и вообще духовных лиц; при этих случаях память его была изумительна. Большую часть этих людей он знал лично, о других собирал сведения от достоверных людей. И если бы умел он излагать эти рассказы на бумаге, то в состоянии был бы написать весьма любопытное сочинение по этому предмету.
Чувствуя еще в Тихоновой пустыни ослабление своего зрения, старец подарил бывшему казначею сей обители отцу Ефрему свои книги, коих у него было немало и между которыми замечательна была рукописная книга святого Исаака Сирина, принадлежавшая старцу Феодору; а сам в последнее время питался духовно воспоминанием наставлений старца Феодора, удержавшихся в его богатой памяти и преданном старцу сему сердце. Иногда просил он кого-либо из сожительствующих с ним братий прочесть что-либо из Добротолюбия, говоря на память: "Прочитайте-ка мне вот такого-то отца, такой-то стих". Потом до перехода к другому стиху останавливался и задумывался, после чего иногда пояснял прочтенный стих, говоря: "Старец Феодор толковал его вот так", — или приводил в указание при каком-либо случае. К церковным службам отец Леонид был весьма усерден; посещал церковь, пока не слег в постель. И только за месяц до кончины перестал ходить на общее вечернее и утреннее правило, которое ему вычитывал прислуживавший ему брат. Отправляя в скиту несколько лет пономарскую должность, он знал хорошо церковный устав, помнил дни святых и, будучи больным, часто нарочито захаживал к своим соседям с вопросом: "А какого в тот-то день святого память?". Пользуясь этим случаем, он иногда рассказывал сокращенно житие святого или, если был день великого праздника, вспоминал, как в оный правили службу в предшествовавшие годы, кто служил и т. п.
Чувствуя вследствие ослабления сил телесных приближение кончины, отец Леонид пожелал особороваться святым елеем. Таинство это теперь совершено было над ним во второй раз за время пребывания его в монастыре 13 октября 1853 года в 10 часов утра в скитской церкви; после чего силы его телесные несколько оживились, так что он до самой кончины с помощью костыля мог ходить по келлии и только за день до исхода в жизнь вечную слег в постель. До последней минуты жизни он сохранил благоговейное воспоминание о своем духовном наставнике и благодетеле схимонахе Феодоре. Это всегда было его любимым разговором. Даже и во время предсмертного томления, уже немеющим языком он шептал: "Феодор! Помолись обо мне!".
Скончался отец Леонид тихо и без особенных страданий в 1853 году 4 декабря на 71-м году от роду. При жизни отца Феодора отец Леонид получал от него много писем, из коих только малая часть напечатана в конце жизнеописания старца Феодора, остальные же отец Леонид по доброте своей раздал на память о своем старце духовным его детям.
Схимонах Макарий (Грузинов)
(†5/18 мая 1869)
В миру Матвей Яковлевич Грузинов, родом из петербургских купцов. Мать его, принявши ангельский образ, известна была под именем схимонахини Мелании и была благотворительница Оптиной пустыни. Отец Макарий предварительно жил в Александро-Свирском монастыре и был учеником и приближенным человеком великого приснопамятного старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва). Там он в 1826 году и в мантию пострижен с именем Макарий. Когда же старец Леонид перешел на жительство в Оптинский скит, тогда и отец Макарий прибыл сюда же. Это было в 1829 году. С того времени, а может быть, еще и прежде он был у старца келейником и находился при нем безотлучно до самой его кончины. В 1836 году старец Леонид по воле епархиального начальства переведен был из скита в монастырь. И отец Макарий следовал за ним. Любил он пребывать в келлии и по возможности держался уединения и молчания. Никогда, бывало, сам не выйдет из келлии, пока его не позовут. Соберутся, например, келейники старца ужинать или начнется келейное бдение у старца, вдруг хватятся — отца Макария нет. Его забыли позвать, а он преспокойно сидит в своей келлии. Был он хорошим чтецом и на келейных бдениях и молитвенных правилах у старца всегда читал канон. По разрешению старца он в келлии у себя прочитывали газеты и после передавал старцу вычитанные им новости. Между прочим, отец Макарий так пристрастился к газетам, что и после всегда читал их, но это впоследствии нехорошо отозвалось в его духовной жизни.
Любимым его занятием в келейном уединении было, по благословению старца, писать иконы и портреты, но только он не очень искусно владел живописной кистью. Замечания, которые приходилось по этому поводу слышать отцу Макарию, принимал он без огорчения, всегда соглашаясь с мнениями других, какого бы рода они ни были. Бывало, кто-нибудь, рассматривая его искусство, скажет: "Отец Макарий! Ведь портрет у тебя вышел нехорошо". — "Да, да, — смиренно ответит он, — нехорошо, нехорошо". Если же, продолжая его испытывать, скажут наоборот: "Впрочем, если хорошенько всмотреться, то, пожалуй, портрет-то и не совсем дурно написан". Он и опять согласится: "Да, да, порядочно!". Вообще, отец Макарий имел нрав тихий и кроткий и был незлобив, как малое дитя. Зная его незлобие, старец Леонид и другие монахи нередко подшучивали над ним, но он все это переносил благодушно с самоукорением и всегда всем и во всем уступал. По кончине старца отца Леонида отец Макарий возвратился в скит.
Тут случилось с ним искушение. 16 января 1849 года он поддался лукавому помыслу сходить без благословения старца, уже отца Макария (Иванова), в Козельск, верстах в двух от монастыря. Но вскоре поднялась вьюга, и отец Макарий сбился с дороги. В глубокий вечер он потерял в снегу валеный сапог с одной ноги и едва добрался до сенных сараев, где и переночевал, а мороз в ту ночь был 24С. Потому он отморозил у себя одну ногу, так что после сего до самой смерти ходил на деревяшке, опираясь при том на костыль, и много пострадал он от больной ноги. Вследствие сего он в 1850 году выключен был из штата. Сочувствуя сильной от ноги боли, козельский врач Плетнер предлагал отцу Макарию отнять поврежденные морозом части без боли, при помощи хлороформа, но он не согласился и решил терпеть боль как наказание Божие, посланное ему за самочиние. И терпел благодушно, так что братия удивлялись его терпению и пользовались этим примером. Впоследствии, вспоминая о старце отце Леониде, отец Макарий сказывал, что старец в свое время неоднократно говаривал ему: "Ерема ты, Ерема! Сидел бы ты дома, точил веретена!". Под точением веретен, думается, не разумел ли старец занятия в уединенной келлии молитвенным четочным правилом. В то время отец Макарий не понимал смысла слов старца, которыми тот предостерегал его от искушения, а после понял.
С 1850 по 1861 год в соседстве с отцом Макарием жил иеромонах Иннокентий (в схиме Иов), который ради Господа принял на себя труд ходить за больным и покоить его. И он так свято исполнял свой долг и с таким усердием и любовью заботился об отце Макарии, что когда скончался, то болящий отец Макарий до того опечалился, что и не думал пережить эту потерю. Совершенно растерявшись, он всем прямо говорил: "Нет, уж и мне не жить, нет, умру и я, не могу жить после него". Однако Господь судил иначе. Отец Макарий пожил еще несколько лет после отца Иннокентия. Кончина его последовала от паралича. 1 августа 1868 года с ним был первый легкий удар. Немедленно после того он был особорован святым елеем и приобщен Святых Христовых Таин, после чего ему сделалось легче.
17 февраля 1869 года последовал второй удар, но и после сего ему становилось лучше. Хотя он чувствовал слабость, но все же особенного с ним ничего не произошло. Наконец 3 мая того же года во время обеда последовал третий, самый сильный, удар, после которого он остался без памяти, ничего не говорил и не стонал, а был как бы во сне, и до самой кончины лежал на правом боку. Впрочем, перед самой кончиной сознание к нему возвратилось, и он мог даже выговаривать некоторые слова. 5 мая вечером, когда уже с часу на час ожидали кончины умирающего, к нему приставлены были два молодых послушника наблюдать за ним. По рассказу одного из них, Владимира Фокина, они, по неопытности своей, обратились к отцу Макарию с искусительным вопросом: "Батюшка! Боитесь ли вы смерти?". А тот, находясь в благодушии, имел неосторожность ответить им так: "Да кажется, не боюсь". Затем послушники сели за столик и при свете свечи занялись чем-то между собою. Вдруг послышался от умирающего такой потрясающий душу стон, что оба они пришли в ужас, и тотчас жизнь старца угасла. Нелишне при сем будет заметить, что до тех пор смерть для нас бывает не страшна, пока не заглянула нам в очи. Кончина отца Макария последовала 5 мая 1869 года в понедельник 3-й седмицы по Пасхе, в 9 с половиной часов вечера, накануне тезоименитства его духовного друга и сотаинника, вышеупомянутого иеромонаха Иннокентия, в схиме Иова. Всей его земной жизни было более 80 лет. На третий день после кончины, 7 мая, после окончания литургии были похороны. На отпевание тела выходил настоятель обители отец игумен Исаакий в шестью иеромонахами. Тело похоронено рядом с могилою иеромонаха Иннокентия.
