Остерманна принесли на стуле. Не мог идти. Как раз его императрица ненавидела больше всего; он это знал и не ждал пощады; однако, бросив взгляд на эшафот, он увидел только одну плаху, подле которой ждал палач. Ему зачитали обвинительный акт. В неимоверном усилии воли он выслушал его стоя и с осанкой, выражающей внимание и твердость. Приговор, как мы сказали, предписывал ему погибнуть на колесе, но великодушие императрицы позволило заменить эту казнь обезглавливанием. Он поклонился и спокойным голосом:
- Поблагодарите от моего имени императрицу, - сказал он.
После этого, солдаты взяли его и поволокли к плахе. Палач сорвал с него колпак и парик. Затем, содрав с него халат, в который он был одет, расстегнул воротничок его рубашки:
- На колени, и положите голову на плаху, - сказал он.
Остерманн повиновался. Палач поднял свой палаш, но, вместо того, чтобы рубануть, он задержал его занесенным над головой жертвы. В этот момент секретарь суда снова начал читать и объявил Остерманну, что ее величество оставляет ему жизнь и осуждает его только на вечную ссылку. Остерманн кивнул, поднялся и сказал палачу:
- В таком случае, прошу вас, верните мне парик и колпак.
Он снова надел их на голову, застегнул, ничего больше не говоря, воротничок рубашки, опять облачился в халат и сошел с эшафота с тем же спокойным выражением лица, с каким на него был поднят.
Как и Остерманну, наказание Мюниху и трем его сотоварищам по несчастью смягчили до пожизненной ссылки. Мюних был сослан в Пелым, в Сибирь, в тот самый дом, что построили по его чертежам для Бирона. Остерманна водворили в Березово, где умер Меншиков, и сам он умер через семь лет после приговора – в 1747 году.
Гpeнaдepa-кpacaвцa Шубина искали по всей стране. Нелегко найти человека, если он затерялся на просторах, измеряемых семью сотнями лье. Наконец, после двух лет проявленной настойчивости, случай столкнул его с теми, кто его искал. Елизавета не возобновила любви к нему, но нашла ему место среди своих стражей, жалуя его званием и чином генерал-майора. При всем ее желании, у императрицы, в чем нам убеждаться на каждом шагу, ближе не было места для Шубина. Возможно также, прекрасный гренадер, исцеленный от честолюбия тремя-четырьмя годами Сибири, на большем не настаивал; ведь если бы настаивал, то доброй императрице - отзывчивому сердцу или, вернее, отзывчивому телу не достало бы сил противиться. Она нисколько не сопротивлялась Разумовскому, который сохранил повадки прежнего певчего капеллы и настаивал на том, чтобы узаконить браком их связь. Императрица, решившая, когда была великой княжной, не выходить замуж, чтобы оставаться свободной, некоторое время сдерживала натиск, но, в конце концов, чтобы слишком не огорчать Разумовского, а она его полюбила нежно и навсегда, уступила. Но какие императрица поставила условия? Перед нами нет частного незасвидетельствованного договора с изложением условий; но по следу правления Елизаветы и свободе, чем она играла, можно догадаться, какие привилегии она оставила за собой. Короче, в этом отношении для общества нет ничего тайного.
Торжественное свадебное богослужение в церкви состоялось в Перово, близ Москвы, и от одного этого брака у Елизаветы было пять детей, которые не выжили. Мы говорим «от одного этого брака», потому что вне брака было у нее четверо других детей, и добрая императрица не скрывала их точно так же, как тех, кого могла рассматривать законными. А Разумовский, вместо того, чтобы упиваться властью, как Бирон, всегда держался или скромно, или беспечно, не касаясь кормила власти и позволяя Ивану Шувалову и Бестужеву творить политику, как бог на душу положит.
Дальше - больше. И Григорий Орлов, угрызения совести которого, если они были, то, надо полагать, были менее невинны, чем у Разумовского, долгое время, после смерти Елизаветы, изводил Екатерину, чтобы она последовала ее примеру; Екатерина прекратила борьбу, согласилась на брак, и один законовед получил задание просить у Разумовского акты, освятившие его союз с Елизаветой, чтобы брак Екатерины и Григория Орлова совершился по тем же правилам и в той же форме. Законник отправился к старине Разумовскому и выложил ему цель своей миссии. Разумовский размышлял не более минуты; затем молча поднялся, подошел к секретеру, открыл его, вынул кофр, набитый документами, и взял из него некоторые бумаги; после этого, опять же молча, пошел и бросил их в камин, и смотрел неотрывно на них сверху, пока они не обратились в пепел; и когда от бумаг остался лишь черный трепещущий слой, по которому капризно пробегали отдельные огоньки, исчезая один за другим, и заструился дымок, становясь все заметней, Разумовский повернулся к посланцу Екатерины или, вернее, - Орлова:
- Я не знаю, о чем вы говорите, спрашивая документы, свидетельствующие о моем браке с императрицей Елизаветой. Я никогда не имел чести быть супругом ее величества.
Екатерина поняла совет и осталась вдовой. Теперь, чтобы больше сюда не возвращаться, скажем сразу, что сталось с тем, кто устроил всю эту революцию.
Сначала Лесток делил с послом месье де Ла Штарди всю полноту политической власти и давал императрице превосходные советы. Он же восстановил работу Совета и ввел в него Бестужева вместо Остерманна. Это и стало причиной его погибели. Бестужев был одним из тех, кто при каждом удобном случае осуществляет на практике великое правило одного из наших современных философов: «Неблагодарность и независимость сердца». Скажем несколько слов об этом человеке, который при трех царских правлениях играл некоторую политическую роль при дворе суверенов России.
Бестужев родился в 1693 году в Москве, но в 1712 году поступил на службу к выборному главе Ганновера, кто стал королем Англии и назначил его министром с местонахождением в Санкт-Петербурге. В 1718 году он вернулся на службу России и от Петра I получил задание сопровождать в Митаву его «старшую дочь» - племянницу, которая впоследтвии стала императрицей и супругой герцога Курляндского. Бирон призвал его к себе, чтобы передать ему место Волконского. Бестужев очень помогал герцогу Курляндскому в регентском правлении, но когда произошло падение Бирона, он резко переменил взгляды и стал главным свидетелем обвинения, предъявленного низвергаемому фавориту. Бирон, кто на протяжении всей этой катастрофы был на голову выше людей, распоряжавшихся его судьбой, по отношению к Бестужеву вел себя очень достойно и очень благородно. На очной ставке с ним герцог заявил, что готов признать все, в чем обвинял его прежний друг, если Бестужев осмелится повторить в его присутствии и глядя ему в глаза свидетельские показания, данные за его спиной. Бирон произнес эти слова таким торжественным тоном и смотрел на него так пристально и уверенно, что тот согнулся под его взглядом, преломил колена и пал в ноги герцога со словами, что должен покаяться перед богом: все ложно в его исповеди.
Это был тот самый человек, кого Лесток ошибочно призвал к власти. Едва Бестужев узнал ее вкус, как начал готовить сокрушение своего покровителя. Первым несчастьем для Лестока явилось то, что месье де Ла Штарди покинул Санкт-Петербург. Тот вернулся во Францию с миллионом, дарованным ему Елизаветой. А он через 18 месяцев, после того, как Елизавета стала императрицей, обвиненный в государствeнной измене, преданный в руки тайного сыска, был трижды пытан и, весь переломанный, сослан в Углич, городок на Волге, а потом, поскольку решили, что это недостаточно далеко от Санкт-Петербурга, - в Великий Устюг, близ Архангельска.
Что касается бедной императрицы, характера слабого и чувственного, то она провела свою жизнь в удовольствиях и трансах. Каждый вечер устраивалась оргия, потому что императрица трудно решала, чему отдает предпочтение, застольным или любовным удовольствиям. Так как одно другому не мешало, ужинали обычно в спальне императрицы и для большей осмотрительности императрица без корсета, в одеждах на живую нитку, но не сшитых, садилась возле фаворита на час, не искать ссоры с которым хватало ума милейшему Разумовскому.
(Можно подумать, что я нахожусь по ту сторону правды в рассказах об императрице Елизавете; позвольте мне, дорогие читатели, представить вашим глазам выдержку из депеши месье де Швaapтa, министра соединенных Провинций, посланной в 1757 году. Нет нужды подсказывать вам, что отчаянный голландец дрожал от возмущения:
«Современное общество в России являет собой картину страшной распущенности, распутства и распада всех связей с цивилизацией. Императрица видит и слышит одного Шувалова, ни о чем не беспокоится и ведет обычный образ жизни; она в буквальном смысле слова ввергла империю в разграбление. Никогда еще Россия не находилась в состоянии более расстроенном, более опасном и более плачевном. Не остается и следа от доброй веры, чести, стыда и справедливости». – Прим. А. Дюма).
