- Проснитесь, месье герцог!
Герцог и его жена проснулись и первое, что сделали, увидев свое ложе, окруженным вооруженными людьми, закричали:
- На помощь!
В то же время герцог скользнул на пол, чтобы забиться под кровать, но Манштейн поймал его в простенке, солдаты бросились к нему, и кляпом заткнули рот. Перевязью стянули ему руки; одеяла, сорванные с постели, употребили вместо пальто для мужа и жены, и арестованных отвезли в кордегардию. Когда герцогиня узнала, что арестом руководил Мюних:
- Я скорей поверила бы в смерть всемогущего бога, - сказала она, - нежели в то, что маршал так поведет себя по отношению ко мне.
Бирон и его жена были отправлены в Сибирь. Герцог Ульрих де Брунсвик, отец императора, был объявлен генералиссимусом, а Мюних – премьер-министром, который вернул Остерманну почти все, чего тот достиг. В результате Остерман спустя три месяца появился в Санкт-Петербурге, чтобы доказать регентше и ее мужу-сорегенту, что лучшее из того, что они сделали, не сумев достойно вознаградить человека, которому обязаны всем, остались неблагодарными по отношению к нему. Это - один из тех советов, которые чарующе воздействуют на князей, и которые они редко не принимают. Через три месяца Мюних предложил свою отставку, и она была принята. Он остался жить в Санкт-Петербурге и довольствовался тем, что дразнил врагов своим присутствием, как гласит история.
Герцогиня Анна не пренебрегла формальностью, довольно бесполезной, но которой, почему – совершенно неведомо, придерживаются суверены: принимая регентство, принимать присягу верности. В числе лиц, которые приносили эту присягу, была великая княжна Елизавета, и, будучи дочерью Петра I, она могла твердо уверовать в такие же свои права на корону, какими обладали дочь Ивана и правнук Петра. Однако она никак не затруднилась принести эту присягу; только позволяла себе говорить и держала в своей памяти, что большая часть солдат, которые под руководством Мюниха арестовывали герцога Курляндского, думали, что действуют по ее команде и в ее пользу.
Впрочем, великой княжной Елизаветой мало интересовались; это была красивая и чувственная особа; чтобы быть свободной не только от своего двора, но еще и от собственных чувств, она никогда не стремилась замуж и открыто предавалась крайним нежностям, потому что бывала счастлива лишь тогда, когда была влюблена. Она очень любила застолье, а с ним чрезмерное обилие и удовольствия; так что регентша убедилась, что, пока она не оставляла без денег великую княжну Елизавету, ей нечего было опасаться княжны. В самом деле, великая княжна Елизавета вела веселую жизнь, не проявляя никакого интереса к политике. К тому же, для этого в правление императрицы Анны ей были созданы все условия.
У нас перед глазами депеша месье Рондо, нашего министра в России, от 28 мая 1730 года, то есть посланная за десять лет до описываемого нами периода, когда Елизавете минул всего 21 год; в этой депеше читаем:
«Великая княжна Елизавета некоторое время больна или сказывается больной; одни говорят, что это потому, что ей предпочли царицу Анну; другие полагают, что это – повод, чтобы не присутствовать на коронации, так как она, подозревают, беременна, благодаря гренадеру, возлюбленной которого является, и не может показаться в выходном наряде без риска обнаружить положение, в каком пребывает. Не берусь утверждать, правда это или нет; но одно несомненно – она ведет крайне неправедную жизнь, а царицу, кажется, нисколько не огорчает, что та теряет в общественном мнении; ибо, вместо того, чтобы удалить фаворита-гренадера, который, правда, дворянин, ее величество освободила его от всякой службы, чтобы он всегда мог находиться под рукой у великой княжны (этого счастливого до смерти удачника звали Шубин - прим. А. Дюма)».
Вы согласитесь, дорогие читатели, что это было очень милостиво со стороны императрицы. И правда, имея на службе целую армию, могла же она разрешить одному гренадеру, такому красавцу, каким он был, служить своей кузине. К несчастью, такое положение вещей не могло сохраняться. Герцог Курляндский обеспокоился гренадером и задумал его заменить своим братом, майором Бироном. В итоге, в один прекрасный день, разбуженный среди своего счастья, бедный гpeнaдep был лишен всего, чем одарила егo великая княжна, и отправлен в Сибирь, как если бы он был знатным вельможей - ни более ни менее.
«Это вызвало очень большое неудовольствие старшей сестры Елизаветы, герцогини Мекленбургской, - еще раз обращаемся к депеше месье Рондо, нашего министра; - она боится, что и она, и дочь лишатся ласкового отношения к себе со стороны цapeвны, если та станет любовницей майора Бирона. В результате, - добавляет неутомимый обозреватель, - герцогиня Мекленбургская продолжает серьезно болеть и, полагают, eй очень трудно будет вырваться из болезни по причине количества воды жизни, какое выпила она за последний год».
Да, в о д ы ж и з н и, дорогие читатели, вы прочитали верно.
Ба! Нужно же хорошенько тряхнуть кое-что, что касается старшей дочери Петра Великого и Екатерины I.
То, чего побаивалась добрая герцогиня Мекленбургская в свои трезвые минуты, не случилось. Великая княжна Елизавета, которая была женщиной с фантазией, неизменно отказывалась заняться майором Бироном; и вот, со смертью императрицы Анны, Елизавете был предпочтен малыш Иван, внук предусмотрительной герцогини Мекленбургской, которая пила столько воды жизни, что от этого умерла. Но, как справедливо полагают, отказ майору Бирону вовсе не значил, что великая княжна Елизавета посвящала себя богине домашнего очага Весте. Глянем мельком, что творится днем и ночью у этой славной великой княжны, которую русские назвали Елизаветой Милосердной, поскольку в свое правление она разрешила одну-единственную казнь. Такая перемена наступила после правления царицы Анны, в которое при всех видах казней, иной раз очень изобретательных, как мы сказали, жизнь потеряли 11 тысяч человек... Никогда не нужно упрекать великую княжну любовью к мужчинам; любовь выливается в любовь к роду человеческому.
___
Мы остановились на ссылке гренадера-красавца, не так ли?
Этот мужчина обладал таким громадным достоинством, что воспоследователь в одиночку не мог заставить забыть о нем, и пришлось великой княжне завести двоих. Преемниками Шу6ина стали Алексей Разумовский и Михаил Воронцов. Говорим об этих двух мужах, потому что в царствование Елизаветы они сыграли такую громадную роль.
У крестьянина из Малороссии Григория Разумовского было два сына: Алексей и Кирилл. Алексей обладал прекрасным голосом: удостоился петь в императорской капелле, после пения на хорах в городке своей провинции. Великая княжна Елизавета обратила внимание на голос, затем - на певца; и поскольку это был вовсе не один из тех подозрительных теноров, какие папа требует для пения Miserere (лат.) – Г о с п о д и, п о м и л у й! в Сикстинской капелле, но великолепный бас, она взяла его на службу в свою собственную капеллу.
Что касается Воронцова, он был из хорошей семьи, хотя совсем не из рода тех именитых Воронцовых, которые так прославились в XV и XVI веках. Пресечение того боярского рода произошло в 1576 году и зафиксировано в бархатной книге. Нет; первый доподлинный предок этих вторых Воронцовых, более известных сегодня, чем предыдущие, погиб в 1678 году при осаде Чигирина в Малороссии. У его сына, Иллариона Воронцова, было трое детей: Роман, Михаил и Иван. Великая княжна Елизавета присоединила Михаила к Разумовскому и не как певца, а как простого мальчика de ch;ur – х о р о в [певчего]; читайте: мальчика de c;ur – с е р д ц а. Действительно, Разумовский родился в 1709 году и, следовательно, должен был оказаться ровесником великой княжны, тогда как Михаилу Воронцову исполнилось 26-24 года от силы.
К двум этим фаворитам присоединился третий, которого не нужно учитывать в виду того, что он был личным врачом добросердечной великой княжны. Звали его Геpманн Лесток.
Ах, тот самый! Он вам известен: мой собрат месье Скриб в привычном для него строго историческом ключе написал о нем комическую оперу, имевшую очень большой успех. Однако, может быть, не стоило бы судить о Лестоке только по опере месье Скриба. Лучше было бы составить мнение о нем по депешам послов, которые находились при русском дворе, когда он учинил революцию 1741 года.
Был он сыном брадобрея. В ту эпоху сыновья брадобреев рождались с ланцетом в руке. Тот, кто умеет пускать кровь, тот ближе к хирургу, чем к брадобрею. Лесток стал хирургом, приехал в Санкт-Петербург и сумел войти в дом великой княжны Елизаветы. Славный дом, черт возьми! Все хотели туда попасть. Лесток попал туда не раньше, чем озаботился тем, чтобы великую княжну сделать императрицей. Это было довольно просто. Великая княжна представляла собой старую русскую партию; регентша и ее муж жили в глубоком разладе. Всесильной была фаворитка, мадемуазель Менгден, и вот искали, не обнаруживая, в чем смысл чрезмерных дружеских чувств к женщине со стороны регентши Анны Мекленбургской, или усматривая его только в одном. Мюних, настоящая шпага этого шаткого трона, был отстранен. Остерманн, которому должно бы стать недреманным оком, мучился подагрой и руководил политической жизнью по большей части из собственной постели. Впрочем, регентша, столь ревностно оберегающая свою власть, что и частицы ее не уступала мужу, после удаления Мюниха, ничуть не сожалела, отстраняя Остерманна. Мадемуазель Менгден, которая так полно заменила ей мужа, могла ли она заменить ей также премьер-министра и канцлера?
