— Валентина! Ляг прямо, и тогда кровь прильет к голове, — услышала она откуда-то издалека голос доктора Фелдмана. Раздался звонок. В кабинет быстро вошла медсестра и помогла ей лечь на кушетку. Ее пальцы стали проворно растирать руки Валентины.
— Я не могу, — тихо плакала Валентина, — не могу иметь ребенка. Я не могу. Не могу.
— Вы хотите, чтобы я позвонила вашему мужу? — осведомилась молодая сестра.
— Нет! — рыдала Валентина. — Пожалуйста, нет! Я должна подумать. Пожалуйста.
Она вошла в дом, радуясь тому, что Пола нет. Прошла в спальню, затем в ванную и прошла прямо к полке, где хранила запас лекарств. Шесть пузырьков и рецепты, гарантирующие нескончаемые запасы. Ее охватило отвращение.
Что она сделала своему невинному нерожденному ребенку? Что они наделали?
Всхлипывая, Валентина высыпала содержимое пузырьков, разорвала рецепты на мелкие клочки и спустила их в унитаз, выбрасывая вместе с ними пять месяцев своей жизни.
— Я не думала, что так получится, — сказала она крошечному плоду внутри себя. — Пожалуйста, пожалуйста, пусть все будет в порядке с тобой.
Наконец, вся дрожа, она подошла к телефону и набрала номер клиники Медоуз.
ГЛАВА 22
Нью-Йорк. 1990Снова наступило лето, и кондиционеры в здании Нью-Йоркского университета не работали, как обычно случалось, когда город страдал от традиционного для жаркой погоды уменьшения подачи электроэнергии.
Орхидея вбежала в класс и плюхнулась на свое обычное место в четвертом ряду, бросив на пол портфель, в котором лежал начатый ею новый сценарий. Она снова проспала и теперь запыхалась и вспотела.
— Ну, наконец-то вы соблаговолили почтить нас своим присутствием, мисс Ледерер, — проворчал преподаватель.
— Я забыла завести будильник.
— Пора бы вступить в мир взрослых, мисс Ледерер. Я не высоко оцениваю незаинтересованных людей.
— Я заинтересована, — запротестовала она, и в классе захихикали.
Заерзав на жесткой деревянной скамье, она подумала о том, что при всем сарказме Мойши Силвермана его курс драматургии — единственная стоящая вещь в ее жизни. Время для нее, словно ударившись о глухую стену, остановилось, когда Морт Рубик уволил ее, потому что она не смогла доставить ему Валентины. Она пробовалась на несколько эпизодических ролей и получила роль с десятью репликами во внебродвейской постановке, сошедшей со сцены после двух представлений.
Затем последовал ряд временных работ, дерьмовых с ее точки зрения. Она знала, что никогда не будет голодать, так как все еще получала авторские гонорары, начисляемые с каждого повторного выпуска альбомов «Голубых Орхидей», да и папа Эдгар всегда готов помочь. Но дело было в принципе.
Нет нее настоящего места в мире — вот в чем проблема. И все вокруг выражали абсолютное безразличие к тому, появится ли где-нибудь Орхидея Ледерер или нет. Мысль об этом разъедала ее внутренности, как раковая опухоль.
Она хотела снова каким-либо способом стать звездой. И это — единственная мечта, которая поддерживала в ней жизнь в эти дни… и еще ее ненависть к Вэл.
До нее вдруг дошло, что преподаватель сейчас критикует сцены, которые она принесла для классного обсуждения.
— «Доктор Живаго», гм… Небольшой современный римейк. Не кажется ли вам, что вы слишком честолюбивы?
Класс захихикал, когда Силверман избрал ее мишенью для сегодняшних насмешек.
— Нет, не кажется, — возразила Орхидея. Она перечитала роман Пастернака и снова влюбилась в него.
— Вам понадобится тысячный состав, не говоря уже о Джулии Кристи и Омаре Шарифе. Да, как я уже говорил, пьесу с четырьмя или шестью действующими лицами легче осуществить с небольшой театральной труппой, чем занимать бесчисленную массу танцовщиков, вскидывающих ноги. Кроме того, милочка, уже давно был поставлен фильм. А теперь он заснят на видео и обрел ангельские крылья.
Класс снова засмеялся.
— Я считаю, из этого материала может получиться замечательный мюзикл, — настаивала Орхидея, — и вы бы согласились, если бы сели и прочли его, вместо того чтобы использовать его как мишень для своих не слишком удачных острот. Он несравнимо лучше, чем «Билокси Пикэйюн» или какие-то еще старые газеты, в которых вы вели колонку.
— Тише, — пробормотал сидящий сзади парень, но Силверман продолжал ухмыляться.
— Хорошо, — сказал он, разглядывая выставленные напоказ ноги Орхидеи. — Подойдите ко мне в понедельник после занятий, мисс Ледерер. Я скажу все, что думаю, и не стану щадить ваших чувств. Дни моего былого южного рыцарства давно миновали.
На следующей неделе за спагетти в маленьком итальянском ресторанчике Мойша Силверман отбросил свой привычный сарказм.
— Знаешь, солнышко, актеры на Бродвее будут готовы убить друг друга, чтобы заполучить такие роли, но, конечно, трудность заключается в том, что это будет очень дорогая постановка, — добавил он более пессимистичным тоном, — три, четыре миллиона, по крайней мере, а может и больше, в зависимости от актерского состава.
— Но он хороший? — настойчиво спросила она.
— Хороший? Наверное, я недостаточно ясно выразился. Он просто фантастический! Я покажу его кое-кому из знакомых. Посмотрим, что они скажут.
Орхидея заставила себя выпрямиться и сделала глубокий вдох. Слишком часто ей приходилось разочаровываться.
В самолете, летящем в Лос-Анджелес, куда направлялась Орхидея, чтобы ненадолго навестить родителей, она нашла номер «Ньюсуик» в кармашке своего сиденья. Просматривая его, она прочла статью об аресте короля наркобизнеса Хорхе Луиса Очои за провоз в Соединенные Штаты пятидесяти восьми тонн кокаина.
«Мы намерены остановить поток кокаина, ввозимого в Соединенные Штаты, — цитировались слова сенатора Чарлза Уиллингема, — я посвящу этой цели всю оставшуюся жизнь».
В статье говорилось, что, в связи с его непримиримой борьбой с наркотиками, Уиллингем получал сотни угроз по телефону и в письмах. Орхидея несколько раз встречала его и запомнила как сварливого южанина-«кукурузника» со светло-голубыми глазами и недобрым чувством юмора. К тому же она припомнила, что он был чертовски богат. Состояние его семьи выросло на хлопке в 1840-х годах — они принадлежали к южным хлопковым королям.
Сможет ли она заинтересовать Уиллингема настолько, чтобы он потратил несколько миллионов на постановку «Доктора Живаго»? Он не настолько безумен, чтобы сделать это… А может?.. Подавленная, она тяжело опустилась на сиденье. Мойша Силверман был прав. Зачем она написала вещь, постановка которой будет так дорого стоить?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
