В Ботаническом саду, где лужайки успели покрыться светлой весенней зеленью и уже начали распускаться листья на деревьях, все остановились перед трибуной, и молодой статный человек, взойдя на нее, стал говорить.
Трибуна была воздвигнута на крыльце одной из больших оранжерей, и ворон посадил мальчика на крышу этой оранжереи. Там он тихонько и просидел весь праздник и слышал речи выступавших. Под конец место на трибуне занял какой-то старец. Он сказал, что самое лучшее в жизни — это молодые годы и возможность провести их в Упсале. Он говорил о ни с чем не сравнимом счастье научного труда в тиши библиотек и о тех многих светлых юношеских радостях, которыми нигде нельзя так насладиться, как здесь, в дружном студенческом кругу. Не раз возвращался он в своей речи к мысли о том, какое это счастье — жить среди веселых, благородно мыслящих товарищей. Именно благодаря им, говорил он, труд становится столь сладостным, надежды — столь светлыми, а горе так быстро забывается.
Мальчик, слушая его и глядя сверху на студентов, которые полукругом стояли перед трибуной, начал понимать, что и в самом деле прекраснее всего — быть среди них. Это — высокая честь, это — большое счастье! Всякий становится чуть лучше и выше, если он не живет одиночкой, а принадлежит к подобному товариществу!
Затем снова зазвучала песня, а после песни опять стали произносить речи. Мальчик прежде и представить себе не мог, как можно так складно соединять слова, что они обретают над людьми власть, волнуют, приободряют и радуют.
Нильс Хольгерссон смотрел все больше на студентов, однако в саду были не только они. И Нильс это заметил. Сюда пришли и юные девушки в светлых одеждах, в красивых весенних шляпках и много другого народу. Но казалось, все, так же как и мальчик, явились туда только ради того, чтобы взглянуть на студентов.
Порой речи и песни прерывались, и тогда молодежь растекалась по всему саду. Однако вскоре начинал говорить новый оратор, и тотчас же вокруг него собиралась толпа слушателей. Так продолжалось до тех пор, пока не наступил вечер.
Когда праздник кончился, мальчик глубоко вздохнул и протер глаза, словно пробуждаясь ото сна. Эти люди, полные радости жизни, уверенные в светлом будущем, словно заражали всех своим счастьем и весельем. Вместе с ними и мальчик как будто очутился в далекой стране радости, где никогда прежде ему бывать не доводилось. Но когда отзвучала последняя песня, он почувствовал, как печальна его собственная жизнь, и ему стало так горько, что не захотелось даже возвращаться к своим бедным спутникам.
Ворон, сидевший рядом с Нильсом, закаркал ему в ухо:
— А теперь, Малыш-Коротыш, я научу тебя, как снова стать человеком! Когда встретишь кого-нибудь, кто скажет, что охотно очутился бы на твоем месте и летал бы по свету с дикими гусями, ты не зевай, а ответь ему… — И тут Батаки тихонько сказал прямо в ухо мальчику несколько слов, таких могущественных и опасных, что произнести их вслух было никак нельзя; их можно было только прошептать, если не желаешь всерьез испытать их силу.
— Ну, вот и все, после этих слов ты снова станешь человеком, — сказал под конец Батаки.
— Нет, вряд ли такое случится, — возразил мальчик, — потому что я, верно, никогда не встречу кого-нибудь, кто пожелал бы очутиться на моем месте.
— Всякое может случиться, — загадочно произнес ворон.
Он полетел с мальчиком в город и посадил его на выступ какой-то крыши перед окошком мансарды. В каморке горела лампа, окно было приотворено, и мальчик довольно долго стоял там, думая о том, как, должно быть, счастлив тот студент, который спит в этой каморке.
ИСПЫТАНИЕ
Студент очнулся ото сна и увидел, что на ночном столике горит лампа. «Надо же, я забыл ее погасить», — подумал он и приподнялся на локте, чтобы прикрутить фитиль. Но не успел он дотянуться до лампы, как увидел, что на письменном столе кто-то шевелится.
Комната была совсем маленькая. Между кроватью и столом оставался лишь узенький проход, и студент отчетливо видел свои книги, бумаги, письменные принадлежности и фотографии, которыми был завален стол, а также спиртовку и чайный поднос, оставленные на столе с вечера. Но всего удивительней, что так же отчетливо, как и все прочее, он видел какого-то крошечного человечка; склонившись над масленкой, человечек готовил себе бутерброд.
Студент столько пережил за вчерашний день, что им владело какое-то отупение. Он не удивился, не испугался такого зрелища, а лишь подумал равнодушно: «Ничего особенного. Малыш, как видно, пришел перекусить».
Студент снова улегся, так и не потушив лампы, и, полузакрыв глаза, стал следить за малышом. Тот уселся на пресс-папье и принялся за еду. Один за другим он уписывал бутерброды из остатков ужина студента, закатывая от удовольствия глаза и причмокивая губами. Как видно, сухие корочки хлеба и черствая горбушка сыра были для него редчайшими лакомствами.
Не желая ему мешать, студент подождал, пока малыш насытится, и только тогда заговорил с ним:
— Эй! Ты кто такой?
От неожиданности мальчик резко вскочил и побежал к окошку, но видя, что студент спокойно продолжает лежать и не преследует его, остановился.
— Я — Нильс Хольгерссон из Вестра Вемменхёга, — сказал он. — Я — человек, как и ты, но меня заколдовали, превратили в домового, и с тех пор я летаю по свету со стаей диких гусей.
— Неслыханная история! — изумленно воскликнул студент и учинил мальчику форменный допрос. Он долго расспрашивал его и узнал почти все, что тот пережил с тех пор, как улетел из дому.
— До чего тебе славно живется! — позавидовал студент. — Эх, хорошо бы очутиться на твоем месте и улететь от всех забот!
Батаки-ворон ожидал Нильса снаружи, на подоконнике, и, услышав слова студента, предупреждающе постучал клювом в окно. Нильс понял, что ворон боится, как бы он не сплоховал, если студент произнесет нужные слова.
— О, неужто ты захочешь поменяться со мной? — спросил мальчик. — Разве может студент желать стать кем-нибудь другим?
— Точно так думал и я, проснувшись сегодня утром, — ответил студент. — Но если бы ты только знал, что случилось со мной потом! Теперь мне конец! В самом деле, для меня лучше было бы улететь с дикими гусями!
Мальчик снова услыхал, как Батаки стучит клювом в окно, и от волнения у него даже закружилась голова и забилось сердце — казалось, студент вот-вот произнесет нужные слова.
— Я рассказал тебе обо всем, что случилось со мной, — обратился он к студенту, — может, и ты расскажешь, что же стряслось с тобой?
Студент страшно обрадовался. Наконец-то он мог кому-то довериться и откровенно рассказать обо всем, что с ним приключилось.
— Все бы ничего, — сказал он под конец, — если бы только я не принес беды товарищу. И самое лучшее для меня было бы очутиться на твоем месте и летать по свету с дикими гусями!
Батаки опять громко застучал клювом в окно, но мальчик сидел молча, глядя в одну точку.
— Погоди немного, скоро ты услышишь обо мне! — тихим голосом сказал он наконец студенту, прошел медленным шагом по всему письменному столу и вышел через окно на крышу. Уже всходило солнце, и Упсалу залил нежный розовый свет зари. Все башни и башенки празднично засверкали, заискрились, и мальчик не мог не сказать еще раз самому себе: этот город — поистине город радости.
— Что ты наделал? — накинулся на Нильса ворон. — Теперь ты навсегда утратил надежду стать человеком.
— Неохота мне меняться местами со студентом, — засмеялся мальчик. — Меня ждали бы одни только беды из-за этих листков бумаги, которые унес ветер.
— Нашел из-за чего печалиться, — усмехнулся Батаки. — Да я могу хоть сейчас принести их обратно.
— Что можешь, то можешь, это верно, — согласился мальчик, — только принесешь ли? Хотелось бы сперва их увидеть.
Батаки не произнес ни слова. Взмахнув крыльями, он улетел и вскоре вернулся назад с несколькими листками бумаги в клюве. Целый час он летал взад-вперед, прилежный как ласточка, таскающая глину для своего гнезда, и приносил мальчику один листок за другим.
— Погляди, здесь, кажется, почти все, — запыхавшись, каркнул он наконец и снова пристроился у окна.
— Спасибо тебе! — поблагодарил мальчик. — Теперь пойду, потолкую со студентом.
Вдруг Батаки, бросив взгляд в комнату, увидел, что студент разглаживает листы рукописи и складывает их по порядку.
— Такого дурака, как ты, я еще не встречал! — налетел Батаки на мальчика. — Ты успел отдать рукопись студенту?! Тогда нечего больше ходить к нему. Теперь уж он не скажет, что хочет очутиться на твоем месте.
А мальчик с улыбкой смотрел на студента, который, вне себя от радости, в одной рубашке начал вдруг плясать в своей каморке.
Тут мальчик повернулся к ворону и сказал:
