Рамиэль напрягся. Ребекка вскинула голову. Злорадство светилось в глубине ее изумрудно-зеленых глаз. Она готова была пойти на все, лишь бы разрушить счастье дочери. И именно сейчас она собиралась сделать это. А Рамиэль не мог ее остановить.
— Тебе пришлось не по нраву то, что ты узнала сегодня, Элизабет? Но педерастия — это древняя традиция. И бастард, с которым ты спишь, жил в Аравии, а там на подобные вещи смотрят совсем иначе. Может, тебе следовало осведомиться о его собственных пристрастиях и предпочтениях, прежде чем осуждать своего отца?
Рамиэль еще ни разу в жизни не ударил женщину. Он схватил Элизабет за руку и почти выволок ее вон из гостиной, вон из дома, который никогда не был ее домом. С мрачным лицом он помог ей подняться в экипаж и сам сел напротив нее.
— Ты когда-нибудь был с мужчиной?
Ее вопрос был настолько предсказуем, что у него на глаза навернулись слезы.
Он жаждал от нее большего.
Он жаждал доверия, он хотел, чтобы она приняла его так, как он принял ее.
— Да.
Рамиэль закрыл глаза от нахлынувшей боли воспоминаний. Он пытался уцепиться за нее. Боль была естественной, она приносила облегчение. Но память об удовольствии просачивалась сквозь обрывки времени. Вместе с сомнениями насчет себя самого.
Он тогда спал. Он не знал, кто ласкал его. Все, в чем он был уверен, это то, что проснулся от острого наслаждения, которое сменилось ослепительной, пронзительной болью. Джамиль сидел на нем верхом, словно он был женщиной, а евнухи удерживали его на полу, позволяя брату получить полное удовольствие. Потом Джамиль вытерся о Рамиэля и сказал с издевкой: «Вот теперь ты не совсем мужчина, верно, братец?»
Когда Рамиэлю было только тринадцать лет, Джамиль обучил его искусству владения ножом. Так что Джамиль не слишком долго прожил после этого, чтобы похвастать, как он лишил «девственности» Рамиэля.
У арабов было особое название тому, что с ним сделали, — dabid — насилие над мужчиной в беспомощном состоянии, во сне или под воздействием наркотиков. Рамиэль так и не смог признаться отцу, за что он убил его наследника.
А сейчас голос Элизабет безжалостно хлестал его:
— …Значит, ты ничем не лучше моего мужа или отца.
Рамиэль не считал так, глубоко входя в ее тело, а сейчас в душе его появились сомнения.
Дьявольщина! Он не поддастся шантажу женщины ради секса, но и плакать из-за нее не будет. По крайней мере на это его хватит.
— Ты вернешься домой со мной? — Вопрос вырвался из самых сокровенных глубин его души. Это было самое большее, на что он когда-либо соглашался: чтобы попросить кого-то о чем-нибудь.
Она была нужра ему. Она была нужна ему, чтобы придать смысл его жизни. Нет. Надежда не смягчила боль отказа.
— Я отвезу тебя к графине.
Элизабет напоминала мраморную статую. Точнее, она напоминала свою мать.
— Хорошо.
Поднявшись с места, Рамиэль открыл окошко в крыше экипажа и крикнул Мухаммеду, чтобы тот отвез их в дом графини.
Остаток поездки прошел в полнейшем молчании. Едва экипаж остановился у особняка графини, Элизабет открыла дверь со своей стороны кареты. Ребекка Уолтерс добилась-таки своей цели. Элизабет не позволила бы ему прикоснуться к ней. Она опустила одну ногу на землю и глянула на Рамиэля пустыми, безжизненными глазами.
— Уж лучше бы я никогда о тебе не слышала.
Осторожно спрыгнув вниз, она с силой захлопнула за собой дверцу. Экипаж тут же тронулся с места. Рамиэль нагнулся и провел рукой по месту, где она только что сидела. Кожа была еще теплая. Элизабет ушла, но он мог сделать еще одну вещь для нее. Он мог помочь ее сыну принять, как мальчику, то, что он не был способен принять, как мужчина.
Глава 24
Теперь декан в любой момент мог вернуться, чтобы забрать Ричарда и Филиппа у Элизабет.
Можно было назвать много заведений, в которых невинных мальчиков держали заложниками учителей-развратников.
Она держалась за обитые кожей ручки массивного кресла, уставившись неподвижным взглядом на потемневшие панели позади большого, покрытого толстым стеклом стола декана. По обеим сторонам от нее, чуть позади, стояли Ричард и Филипп, один терпеливо ожидая, второй в непрерывном нервном движении.
— Мы вовсе не обязаны это делать. — Голос Элизабет эхом разносился по унылому кабинету. — Я найму учителя. Ричард, ты еще сможешь сдать вовремя экзамены в Оксфорд этой осенью. А тебе, Филипп, я куплю лодку, и мы сможем каждый день после занятий кататься в парке.
Теплая рука накрыла руку Элизабет. Это была уже большая мужская, но еще по-детски мягкая рука. Ее маленький мальчик уже безвозвратно уходил от нее, а она не могла, не хотела подвергать его еще большим опасностям.
Она заглянула в серьезные карие глаза. Ричард опустился на колени перед креслом. Его лицо уже не было таким осунувшимся, а темные волосы снова стали блестящими.
Он протянул руку и провел мизинцем по ее влажной щеке.
— Все будет хорошо, мама.
— И как же это будет? — безучастно произнесла Элизабет.
Каким образом снова все может быть хорошо? И вот уже две пары карих глаз уставились на нее.
— Мы уже мужчины, мамочка, — заявил Филипп с детской серьезностью. Его темно-рыжие волосы блеснули в приглушенном свете. — А мужчинам не пристало сидеть дома с мамами. Хотя, конечно, дом у графини просто чудесный, — добавил он мечтательно.
Сегодня утром, после признания Ребекки Уолтерс, Элизабет собиралась отправиться в Итон. Но ее сыновья таинственным образом прибыли к дверям дома графини. Они только сказали, что лорд Сафир подвез их, поскольку они нужны были своей матери.
Она смогла наконец выплакать столь долго сдерживаемые слезы и испытать непривычные ощущения, когда оба ее сына оказались рядом, чтобы утешить ее. Филипп и графиня с первого взгляда прониклись друг к другу взаимной симпатией, и пока графиня знакомила младшего сына Элизабет с тонкостями турецкой бани, сама Элизабет беседовала с Ричардом об отце, об обществе уранианцев, о горьких сожалениях, что она не смогла уберечь его от них.
Это было две недели назад, и вот теперь здесь она сама вела себя как ребенок. Она хлюпала носом, боясь отпустить спасительные ручки кресла, и утирала непрошеные слезы.
Ричард вытащил из кармана большой белый платок и протянул его ей.
— Тебе надо высморкаться, мама.
Громкий смех разрядил обстановку. Она взяла платок.
— Я могла бы отлично обойтись и своим собственным, спасибо.
— Ты не волнуйся, мамочка, я все равно не хочу лодку. Графиня дала нам отличную книжку, называется «Тысяча и одна ночь». Я теперь хочу быть джинном. Тогда я буду жить в волшебном кувшине и исполнять разные желания людей. Им обычно хочется чего-нибудь дурного, так что мы не соскучимся.
